молчание было обидой, презрением… а не вот этим… Высшим отсутствием души и разума.
Пустая оболочка.
Куколка, покинутая бабочкой.
Просто мертвое тело.
Никогда больше не откроет она глаза, не зазвенит ее голос, не поднимется в страстном порыве грудь. Никогда больше не будет она рядом, никогда не приласкает сына, никогда…
Теперь ее нет на этой земле!
Чем он заслужил это — держать на руках труп любимой женщины?
Атрид вскинул голову, пытаясь проглотить слезы. Мена, подъехав, положил руку ему на плечо.
— Мы должны ехать, царь…
— Мена, — сквозь спазмы в горле произнес Атрид. — А она… дождется меня… там? Ведь тени в Аиде теряют память…
— Дождется, Атрид! — твердо ответил Мена. — Обязательно! Ты же слышал, что она сказала на площади. Она говорила это для тебя. Она будет ждать на берегах Ахеронта. Да и подумай сам, разве Агниппа сможет тебя забыть?.. Она еще в Греции крикнула тебе на прощание — помнишь? — «Я буду ждать тебя, Атрид!». Ну вот. Она будет ждать тебя, Атрид.
— Тогда, может, не заставлять ее ждать долго? Лучше мне сразу уйти за ней в царство Аида, чем…
— У тебя есть сын, Агамемнон, — сурово ответил Мена. — Единственное, что осталось у тебя от Агниппы. Ты должен воспитать его, хотя бы ради нее. Ты должен передать ему сильную и процветающую Элладу. Ты должен жить. Она хотела, чтобы ты жил. Тебе держать ответ перед ней на берегах Ахеронта. И ты сможешь взглянуть ей в глаза, бросив сына? Не верю! Ты лучше, Атрид. Просто горе помрачило твой разум. Едем.
— Да, едем, Мена, едем! Мы должны сложить ей погребальный костер, а прах привезти в Грецию.
Советник на миг опустил голову.
— У меня… есть знакомый парасхит… человек, что бальзамирует тела, — с заминкой произнес египтянин. — Он многим мне обязан и умеет держать язык за зубами. За определенное вознаграждение он извлечет в канопы ее органы и проделает все необходимые первичные процедуры. Не полный процесс бальзамирования, конечно, но тот минимум, что убережет ее тело от разложения, пока мы добираемся до Афин. Он сделает это без обрядов, так быстро, как только возможно. И тогда дома, в Элладе, ты сможешь предать ее огню как подобает, со всеми необходимыми жертвами и церемониями в честь подземных богов — чтобы они были добры к ее тени, когда Агниппа пересечет Ахеронт. Если ты согласен, то сейчас нам стоит поехать к этому человеку — чем быстрее, тем лучше.
— Нас там не обнаружат? — быстро повернул к советнику голову царь.
Мена вздохнул.
— К парасхитам вообще лишний раз предпочитают не приближаться, дабы избежать скверны, а уж войти в их хижины и что-то там искать… Риск, конечно, остается, скажу прямо. И именно поэтому мы должны проделать все быстро. К счастью, мой человек — не единственный мастер бальзамирования в Фивах, и пока до него еще доберутся… К тому времени, надеюсь, мы будем уже далеко отсюда.
— Они не отыщут нас по следам?
Старик грустно улыбнулся.
— Я умею запутывать погоню, недаром же я был лучшим лазутчиком фараона.
— Тогда едем. Быстрее, Мена!
* * *
На следующее утро в царском дворце разразился скандал. Начальник стражи, не пожелавший брать на себя вину своих подчиненных, лично приволок их пред грозные очи взбешенной солнцеподобной, дабы они могли сами объяснить произошедшее.
Трясущиеся служивые, переглядываясь и мямля, лепетали:
— Мы сидим, наблюдаем… все честь по чести! Потом… потом да, был какой-то шорох… а потом… Потом перед глазами все вспыхнуло. Ничего не помним. Очнулись уже днем, голова болит, а ее тела… Тела нет.
— Наверное, сами боги ее забрали к себе! — ляпнул один из них.
— Законченные болваны!.. — не сдержавшись, рявкнула Нефертити, вскакивая. — Вас по пустой башке бьют, у вас искры из глаз, а вы — «яркий свет»?! Какие же недоумки!.. Где теперь искать тело?! Кто его похитил?! Бегать с проверками по парасхитам? Мерзость какая… Кто ее к ним потащит?! Верно, ее уже похоронили где-нибудь, а вы!.. Вон с глаз моих!.. Десять палок по пяткам обоим!
Но — ничего не поделаешь — ей перед всем народом пришлось признать жертву угодной богам и даже объявить праздник в честь этого события.
А тело Агниппы лежало за ширмой в ванне со специальным составом в одной из неприметных парасхитских хижин в Городе Мертвых…
А еще через пару дней маленький отряд эллинов уже скакал к Дельте. Поперек седла Агамемнона лежал большой сверток.
Канопы с извлеченными органами Агниппы — тоже обработанными — вез у седла Мена.
Никто не останавливал чужеземных воинов, и через полтора дня эллинская триера вышла из Пер-Амуна в море, чтобы спустя еще три рассвета и заката замереть у беломраморных пирсов Пирея.
Эллада погрузилась в траур по своей прекрасной царице. Погрузились в траур Афины.
Тело Агниппы омыли и умастили драгоценными маслами, как полагалось по обычаю греков, затем настало время прощания и скорбных гимнов. На рассвете третьего дня, до восхода солнца, умершую царицу возложили на погребальный костер со всеми положенными по обряду возлияниями и приношениями.
И, как и положено по обряду, Агамемнон в знак скорби оставил на костре супруги отрезанный локон своих волос.
И все поглотило погребальное пламя.
Когда же оно отпылало, пепел царицы был бережно собран в золотую урну и за городом над ним возвели курган.
Состоялся поминальный пир.
Потянулись дни траура.
Потом миновали и они. Все потекло своим чередом.
Лишь горе Атрида не прошло, да Мена тосковал по-прежнему. Свою боль он держал в себе, внешне держался ровно и спокойно, поддерживал царя и умным советом, и отеческим наставлением. Всегда мог поговорить по душам за чашей вина…
Но однажды просто не вышел утром из своей комнаты. Старое сердце не выдержало тоски.
Его тело тоже было возложено на погребальный костер, а урну с прахом захоронили в кургане царицы, рядом с ее урной.
Атрид остался один на один со своим горем.
И только