в жизни всегда просто.
— А что же у вас было такого непростого? — не унимается Майкен. — Ну что, скажи! Ну, давай, а если не можешь, значит, ничего такого и не было! Мама? Мама? Эй!
Тронд Хенрик зовет Фрёйю.
— Успокойся, Майкен! — вздыхаю я.
Но, как и следовало ожидать, это ее распаляет еще больше.
— Но я не хочу здесь оставаться, не хочу! Ты что, не слышишь, что я тебе говорю? Ты что, совсем глухая?
Фрёйя вбегает и карабкается на стульчик. Она оглядывает стол, поджимает губки и качает головой.
— Я не люблю рыбу, — заявляет она.
— Ты только попробуй, — уговаривает Тронд Хенрик.
Майкен отталкивает от себя тарелку, да так, что она издает противный скрежещущий звук.
— Я тоже не собираюсь есть эту чертову рыбу!
— Майкен! — повышает голос Тронд Хенрик.
Майкен издает звук, странный хрип, который усиливается и переходит в рычание, а потом она кричит с новой силой:
— Чертова рыба!
Только эти два слова. «Чертова рыба». Злится на рыбу, поданную на ужин. Вчера я подумывала о том, чтобы украсить дом к Рождеству и смастерить с девочками подарки. Вечера такие короткие, пролетают незаметно, не успею я опомниться, как неделя закончится и девочки уедут: Майкен — к отцу, Фрёйя — к матери. И тогда дом опустеет. Чудесно! Я возьму отгул, и мы будем валяться в постели целый день.
Тронд Хенрик склонился над тарелкой, Майкен отвернулась — взгляд устремлен в стену, туда, где стоят банки со специями, старая разделочная доска с высеченными на ней словами «Хлеб наш насущный дай нам на сей день», и я не знаю, на что или на кого она злится: на меня, Тронда Хенрика, рыбу или даже на Гейра. Потом ножки стула скрипят по полу, стул падает спинкой вниз, и Майкен, сорвавшись с места, взбегает по лестнице.
Когда мы с Гейром расстались и я приезжала с Майкен к родителям на выходные, папа с каждым разом становился все более сдержанным.
— Ну ладно, — говорил он, когда я звонила и сообщала, что мы собираемся к ним.
А однажды он сказал:
— Мама немного устала. Может быть, будет разумно, если вы уедете в воскресенье пораньше.
В тот воскресный вечер позвонила Кристин и сказала, что, по ее мнению, мне надо наведываться к ним пореже.
— Папа не совсем хорошо себя чувствует в последнее время, — начала она.
— Это они сказали, что мне не стоит приезжать так часто?
— Папа сказал, что каждое второе воскресенье — это немного чересчур.
Мне казалось, я доставляю им радость. И Майкен тоже. Мне казалось, так я одним махом убиваю двух зайцев: она навещает бабушку с дедушкой, а они — общаются с внучкой. Я думала, я даю им что-то, а получалось, что забираю.
Я ездила к ним не для того, чтобы не готовить или не вставать рано вместе с Майкен, по утрам она сама просыпалась и усаживалась смотреть детские передачи по телевизору. Во многом было бы даже проще остаться с ней в Осло. И каждый раз, уложив Майкен в постель, я садилась на диван в доме родителей во Фредрикстаде и принималась жалеть, что приехала, потому что часы тянулись долго, и тоска, которую я испытывала по разговорам с родителями, сменялась раздражением — из-за их вопросов, или из-за того, что они их не задавали, или из-за того, как они реагировали на мои ответы. Папа заставлял меня чувствовать себя студенткой, которая только-только уехала из родительского дома, но часто наезжает — кстати и некстати, просто чтобы поесть домашнего и пристроить ребенка, за которым нужно присмотреть.
Через какое-то время Элиза поведала, что мама и тетя Лив обеспокоились после того, как без предупреждения навестили меня в той квартире, куда я переехала от Гейра.
— Они обсуждали, нет ли у тебя депрессии, — объяснила Элиза.
— Депрессии? — удивилась я.
— Ну, они нашли тому много признаков, — ответила Элиза и рассказала, что мама и тетя Лив недоумевали, почему на ручке новой кукольной коляски Майкен до сих пор болтается ценник.
— И у тебя не хватает всяких нужных в хозяйстве вещей, — говорила Элиза. — Ситечка для чая, яйцерезки. И вообще у тебя, по их мнению, как-то неуютно. Лампа над разделочным столом не работает. Правда, тетя Лив сказала, что, когда они пришли, у тебя на столе стояло блюдечко с хлебцами и на хлебцах лежали сладкий перец и огурец. Значит, аппетит у тебя не пропал.
Элиза проговорила все это с энтузиазмом, словно она была на моей стороне.
Я помню тот их визит. Я была раздосадована из-за того, что они пришли не предупредив, и мне хотелось, чтобы они поскорее закрыли за собой дверь. Я ничего не имею против неожиданных гостей. Ни о какой подавленности не могло быть и речи, это произошло сразу после того, как я встретила Тронда Хенрика, — я была на седьмом небе.
Да, у меня не было терки и еще такой штуки, чтобы разминать картошку в пюре. Через какое-то время я рассказала маме, что мы с Трондом Хенриком съехались, и поделилась своим открытием, что картошку вообще можно не чистить. Я объяснила, что и Майкен с Фрёйей уже привыкли есть картошку с кожурой и что это даже полезно, потому что в кожуре больше всего питательных веществ. Но мама только скользнула усталым взглядом по моему лицу, словно я говорила все это, чтобы вывести ее из себя.
— Да нет же, — возразила я Элизе, — ни о какой депрессии даже речи быть не может.
Я составляю стопкой тарелки и несу их к раковине, Тронд Хенрик идет за мной, приобнимает сзади и касается губами моей шеи.
— Я только выскочу на минуту покурить, — говорит он, — потом помою посуду.
Я объявляю, что мне надо ненадолго уехать, поговорить с Анеттой. Фрёйя смотрит телевизор. Майкен уже ушла в свою комнату. Фонарь освещает лужайку перед домом, на улице уже почти стемнело, я могу разглядеть только очертания хозяйственных построек и деревьев за ними. На кормушке птиц нет.
На стене в кухне висит гипсовый отпечаток Фрёйиной ручки. Дома у Элизы повсюду поделки, которые смастерили ее дети. У меня же очень мало сохранилось из того, что сделала Майкен: я не могла представить себе, что время пролетит так быстро или что мне однажды захочется предаться воспоминаниям, ведь тогда время тянулось медленно, Майкен говорила и делала одно и то же множество дней кряду, рисовала по десятку рисунков в день.
Мне надо бы переписать текст, который я должна сдать Лене завтра,