Париж. 13 июля.
Изможденный гонец в покрытом грязью и пылью плаще сполз с седла у ворот Лувра. Стража не хотела его пускать, загораживая дорогу древками пик, но человек этот был настойчив и все твердил сорванным, осипшим голосом, что у него важное известие и что ему нужно срочно увидеть канцлера или еще кого-нибудь из Совета.
Вид его не внушал доверия, да и стража не очень хорошо понимала его южный говор, и только после долгих препирательств караульные согласились вызвать начальника.
…Столица, как и вся сохранившая верность суверену Франция, напряженно ждала известий из Лангедока. Но известия от короля все не приходили, были только слухи – то мрачные, то радостные.
А совсем недавно Париж был взбудоражен таинственными событиями.
В последние недели на улицах города появилось необыкновенно много крыс – даже старейшина цеха крысоловов, девяностолетний Жан Дуль, не помнил такого их числа. Среди них встречались уже старые, совсем седые, величиной с добрую кошку. Кто-то из ночных гуляк даже клялся и божился, что видел как стая хвостатый тварей несла на своих спинах крысу в человеческий рост с семью головами, все четырнадцать глаз которой полыхали багровым огнем – сказочного Крысиного Короля.
А однажды поутру, улицы Парижа оказались буквально запружены потоками крыс. Целеустремленно, не обращая внимания на охваченных страхом горожан, на собак, яростно пожиравших серых грызунов, на кошек и свиней, не отстававших от них, на груды лакомых отбросов, они двигались к Сене. Распугав истошно визжавших прачек, крысы серым ковром покрыли берега, а затем все дружно пошли в воду… [39]
Не один день потом рыбаки с омерзением вытряхивали из сетей раздувшиеся тушки.
Кюре поспешили объявить, что так же как эти нечистые создания, сгинет и мятежная чернь, но большинству это происшествие почему-то казалось весьма зловещим, хотя об исчезновении прожорливых тварей никто не сожалел.
Впрочем, канцлера и собравшихся в его кабинете сановников, занимали сейчас вовсе не суеверные россказни или странные происшествия – от них, все последние месяцы, и так шла кругом голова. Вещи куда более приземленные и неприятные волновали их.
Хотя Париж и вздохнул свободнее, после того как множество разнузданных дворян покинули его стены, однако оставшиеся в городе солдаты вместе с тремя тысячами вояк, нанятых в немецких землях по совету Эндрю Брюса, вели себя не многим лучше.
Чтобы предупредить возможное недовольство с их стороны, им было выплачено повышенное жалование за два месяца. Они просадили его за неделю, отметив радостное событие пьянками и драками с поножовщиной. Затем солдаты начали грабить прохожих и разносить кабаки.
Только вчера, в Сент-Антуанском предместье пьяные ландскнехты разгромили лавку золотых дел мастера, а когда тот попытался с мечом в руках защитить свое добро, они обезоружили его, выволокли во двор и перерезали горло, на той самой колоде, на которой кухарка рубила голову курам.
Впрочем, горожане тоже не проявляли чрезмерного благонравия. Не далее, как позавчера, компания кузнецов встретила нескольких возвращающихся с цеховой пирушки столяров и безо всякого повода принялась зверски избивать их. На крики несчастных прибежали их товарищи, бражничавшие в ближайшем трактире, и завязалась драка. С обеих сторон к дерущимся прибывали подкрепления, в ход пошли поленья и вывороченные из мостовой камни, откуда-то появилось оружие. Когда на место побоища прибыла стража, на земле уже валялось почти два десятка убитых и жестоко искалеченных.
Вялое обсуждение вышеперечисленного прервало появление на пороге коменданта Лувра, сообщившего, что явился какой-то человек, утверждающий, что привез важное послание от короля.
– Впустите его, – распорядился канцлер…Вошедший был как будто молод, хотя усталое осунувшееся лицо, на котором чернели глубоко запавшие глаза, не позволяло сказать точно. Лоб пересекал извилистый рубец, еще совсем свежий. Одежда, на которой под слоем пыли можно было разглядеть подозрительные темные пятна, была разодрана в нескольких местах.
Он слегка пошатывался, нетвердо стоя на подгибающихся ногах. Не обращая внимания на присутствующих сановников, он тяжело опустился на скамью у стены.
– Кто вы такой? – подозрительно спросил канцлер. – Что еще там за послание вы привезли?
– У меня нет послания, – голос его звучал глухо, и в нем не чувствовалось ничего, кроме одной только бесконечной усталости. Холодом повеяло от этих слов на присутствующих, словно совсем рядом распахнулась вдруг дверь в зимнюю полночь. Я скакал почти без отдыха семь дней, чтобы привезти вам весть о том, чему вы не поверите…
– Да что случилось, наконец?! – подскочил к нему де Милон.
– Поражение, мессиры, полное поражение! – выдохнул рыцарь и в наступившей мертвой тишине все ощутили подступивший к самому сердцу страх, увидев слезы на его глазах.
– Позвольте, позвольте, как поражение?? – залопотал Бурбон, в момент лишившийся всей своей важности. – Что, бунтовщиков не удалось разбить, король отступил?
Рыцарь вдруг всхлипнул.
– Да нет же, нет, о Господи, нет!!
Хотя собравшиеся поняли, что означают эти слова, но в какой-то нелепой надежде на чудо никто не решался задать роковой вопрос.
– Его величество, вы хотите сказать… – выдавил наконец из себя епископ Бовэзский, чье лицо вмиг пошло красными пятнами.
– Да, да, – уже не сдерживая рыданий проговорил гонец. – Он…он погиб на моих глазах… Войско полностью истреблено…
Не прошло и получаса, как в зале собрались почти все знатные обитатели Лувра. Иные твердили что этого не может быть и это какая-то чудовищная ошибка, другие сгрудившись подле вестника несчастья, пытались выяснить подробности случившегося. Кто-то, не стыдясь, плакал.
– Горе нам!! Что с нами будет?! – О, что же с нами со всеми будет? – стенал, заламывая руки, аббат Сен – Дени.
Вошел епископ Лангрский и молча остановился в дверях. По выражению его лица было видно, что он уже осведомлен о случившемся. Но ни страха, ни растерянности не было в его лице – только суровая скорбь и решимость. Ни единого слова не сорвалось с его плотно сжатых губ. Он просто стоял и смотрел. Но одного этого взгляда хватало, чтобы люди, всецело поглощенные ошеломляюще-страшным известием, умолкнув, обратили лица в его сторону. – Что вы намеренны делать? – весь вздрагивая, наконец задал ему вопрос епископ Парижа, словно ища у собрата защиты.
– Я отправляюсь в Авиньон сегодня же, – холодно ответил епископ Пьер. Думаю, что сумею убедить папу в том, в чем, к сожалению, не удалось убедить короля Карла, – он перекрестился – и других, что ныне, должно быть, уже в царствии небесном.