Читать интересную книгу Синеокая Тиверь - Дмитрий Мищенко

– Позволят ли старейшины быть на вече?

– Если князь желает – милости просим. Просим и говорим: становись на наш конец.

Окинул взглядом одних, других и уже тогда спросил:

– Успели посеять раздор?

– А что делать? Мужи-властелины хотят, чтобы им отдали на суд божий твою семью, достойный.

– Считают, что она чем-то провинилась? Перед кем же?

– Мы не судьи князю, чтобы утверждать это. – Из конных рядов выехал и стал впереди всех Вепр. – Однако сам подумай…

«Вот кто заводила! – понял Волот, и ему не захотелось покориться отступнику. – Вот чем обернулись для меня дела мои, что стоял я на страже интересов земли и народа тиверского».

– Однако сам подумай, – говорил тем временем Вепр. – Тиверь очистила себя перед богами. Народ тиверский пожертвовал сородичами и тоже очистился. А боги продолжают карать нас жесточайшими карами. Остается одно: очиститься княжеской семье.

«Он хочет именно моей смерти, – Волот старался разгадать ход мыслей Вепра, – или будет с него достаточно, если увидит меня таким, каким был сам, когда казнили Боривоя? И все же что сказать этому супостату?.. Что все им придумано ради мести? Что он воспользовался недовольством мужей, возмущенных моим повелением делиться с голодным народом своими охотничьими угодьями? Что он преступно настроил их против меня? А кто поверит, если скажу такое? Ведь правду сказал мятежник Вепр: все очистили себя перед богами, должна очиститься и княжеская семья».

– Это и есть то, чем озабочено вече?

– Да, княже.

– Тогда принимайте решение без меня. В этом деле я не советчик.

Его останавливали, говорили, что так думают только властелины, а народ тиверский не согласен с этим и будет стоять на своем, но князь не внял уговорам и покинул вече. Опечален ли был так услышанным, унижен ли безвинно, только не смог побороть заговорившее в нем достоинство и гордость и уехал. Правда, потом опомнился, не знал, куда деть себя от досады. Что он наделал?.. Почему не стал на сторону старейшин и не высказал вечу все, что думал? Если бы это было всего лишь обычаем, а не местью, разве возражал бы? Перед богами все равны и все одинаково в ответе. Но он знает, уверен: не боги хотят его жертвы – Вепр. Да еще мужи, эти обжоры, которым свое добро дороже интересов земли, дороже интересов богов.

Княгиня Малка страдала от этой смуты, поднявшейся вокруг ее семьи, не меньше мужа. Увидев, как скоро возвратился князь Волот и каким возвратился, побледнела так, что и кровинки не было видно на лице. Но расспрашивать не спешила. Молча встретила своего повелителя, пошла с ним в терем. Лишь потом, когда остались наедине, не удержалась, спросила:

– Почему так быстро, Волот?

– Вынужден был, Малка, – поднял на нее глаза, полные боли. – Там идет речь только о нас. Пусть без нас и решают.

– Сказали, что мы виноваты перед богами?

– Нет, сказали, все очистили себя жертвами; пришло время очиститься семье князя.

– И ты согласился? Не сказал слова против? Не опротестовал?

– Мог ли опротестовать такое? Пристойно ли это князю? Как скажут, так и будет.

Не поверила тому, что услышала, не хотела и не могла верить. Стояла, смотрела на могущественного мужа своего и чувствовала: земля уходит из-под ног.

Но князю уже было не до нее. Ходил взад и вперед по терему и думал. Если вече уступит домогательствам Вепра, а старейшины придут и скажут: «Ничего не поделаешь, княже, придется идти к капищу и стать перед божьим судом», – пойдет на тот суд не только он, пойдет Малка, Богданко, Злата и даже меньшая – Милана. Разве только Миловиду обойдет эта участь. Она не одна, в ней зреет дитя, их долгожданный княжич. А законы рода-племени тиверского не дозволяют судить беременную женщину. Так было от века, так будет и сейчас.

«А если не будет? – подстерегла неожиданная мысль и зазвенела в нем тревогой. – Вдруг не будет?.. Мужей подбивает Вепр, а он на все способен. Может, потому так и бесится, что увидел, как я счастлив с Миловидой, что она вот-вот наградит Тиверь княжичем, а там и другим, и третьим. Укрепление рода Волотов ему, безумному от гнева, как соль на горячую рану. Такие, как Вепр, на все способны. Что же делать? Послать к Миловиде надежных людей и сказать ей: „Скачи в дебри лесные, в чужие земли – куда хочешь, только спасай себя и дитя наше от беды“. А боги? А народ? Что скажут, что сделают, если узнают, что Миловидка убежала по моему наущению?»

Вот как оборачивается дело: был князь Волот, а может не быть князя Волота, гонителя ромеев. Кто это так сказал о нем? Князь Добрит или народ тиверский? Наверно, народ все-таки, во всяком случае, сначала народ, потому что слышал это еще там, на руинах ромейских крепостей. Громко славили его, громко и везде. Теперь забыли. Но больше всего мучает то, что отвернулись соратники, те мужи-предводители, которые были опорой князя в походах, кто стоял во главе сотен, тысяч, кто водил эти тысячи на ромейские стены, кто костьми ложился, выполняя его волю.

Видимо, далеко унесли князя мысли, потому что, когда распахнулись двери и на пороге стал челядник, встрепенулся от неожиданности.

– Княже, – смущенно произнес отрок. – Старейшины велят тебе выйти к ним.

«Все!» – произнес мысленно он и сразу же увидел: словно привидение, перед ним появилась Малка.

– Волот! – Она не просит, а повелевает уже! – Будь мужчиной, соберись с мыслями и защити нас.

Волот нахмурился и, не сказав ни слова, пошел к дверям.

Старейшины были удивительно спокойны и уравновешенны. Волот сразу и не понял, какие вести принесли они своему князю. Но вот они заговорили, и князь похолодел: невеселые.

– Княже! – обратились к нему. – Вече желает знать, кем тебе доводится выпальская Миловида: женой или наложницей?

Вот оно что! Выходит, вече уже не способно спасти своего князя. Единственно, чем может помочь – не испытывать судьбу той, кто носит его дитя под сердцем, будущую ветку рода Волотов. Что ж, и на том спасибо. Все-таки есть надежда, что род этот оставит в Тивери свои корни… Вот только плата за услугу слишком велика: должен назвать Миловиду не женой – наложницей. Возможно ли это? Ведают ли старейшины, что опозорит себя этим? А ее? Боги всемогущие, а ее-то за что?

– Было б лучше, – ответил Волот сдержанно, но хмуро, – если бы старейшины поинтересовались прежде, что значит для меня честь.

– Мы это знаем, княже, и все же хотим услышать: жена она тебе или наложница?

– А это имеет какое-то значение? Миловида беременна, она носит под сердцем дитя. Такая жена не может быть отдана на суд.

– На людской – да. А на божий суд и беременная женщина идет. Это последняя наша жертва, мы вынуждены жертвовать всем, что у нас есть.

Свет ясный! Страшен божий суд, но человеческий еще страшнее! На какие муки обрекают его, отца и мужа… Может ли он ответить им: Миловида – наложница моя, она желанная из желанных? Он же клялся, что берет ее в жены, что соединяется с нею на веки вечные. Какой позор для него, для нее! А дитя? Дитя тоже должно прийти в мир и жить с клеймом, какие выжигают на теле коней? «Глядите, – будут показывать на него, – вот незаконный сын князя, прижитый с Миловидой-наложницей».

– Если это так важно, то знайте, – решился наконец Волот и, казалось, даже выпрямился: – Миловида – жена моя перед богами и людьми. Я избрал ее сердцем, поклялся ей в верности. И не отрекусь от нее даже перед лицом самого страшного суда. Скажу еще больше: по моей княжьей воле ей и тому, кого родит от меня, завещаю навеки вотчину князей Волотов – Соколиную Вежу. Буду я жить или нет, пусть знают старейшины и весь народ тиверский: она за Миловидой и наследником, которого она родит.

Старейшины, похоже, одобряли князя, гордились им, но отмалчивались. Малка же, стоявшая в стороне, бросала умоляющие взгляды то на Волота, то на старейшин – посланцев от веча; она готова была кричать, молить о спасении, но к кому податься со своей мольбой?

– Будь по-твоему, княже. Жертвоприношение завтра, готовь к нему себя и всех из рода своего, – ответили наконец старейшины.

Они поклонились, собираясь уйти, но их задержала Малка.

– Разве воля княгини и матери уже ничего не значит?

– Почему не значит? Говори, что имеешь.

– Надеюсь, никто не сомневается в том, что я жена князю Волоту и мать его детей?

– Это всем и давно ведомо.

– А что в Тивери есть такой обычай: если в беду попадает род, особенно дети, та, которая дала им жизнь, может пожертвовать собой ради всех остальных, это тоже известно?

– Известно. Добровольная жертва – милее всего богам. И все ж… Разве княгиня отважится на такое? Мы думаем, будет лучше, если жертву выберет жребий.

– Нет, лучше будет, если жертву выберу я. Перед божьим судом должны встать трое моих детей, малых детей, старейшины! Но чтобы они не узнали того, что придется изведать на жертвеннике, я решаюсь и говорю: во имя детей своих, ради мужа и князя, опоры земли Тиверской, на огонь пойду я.