не победить, потому что мы ни за что не посмеем стрелять в святых мужей. Для устрашения, правда, я приказал несколько раз пальнуть поверх их голов, но они притащили сюда огромную пушку, а с ней нам уж никак не справиться.
Толстяк засуетился, велел янычарам поскорее уходить из сада, а когда вояки со всех ног стали удирать от ошалевших дервишей, святые мужи пустились в пляс, пронзительными голосами взывая к Аллаху.
К моей огромной радости, янычары тоже не узнали меня — маленький цирюльник поработал на славу. Я долго доказывал Антти, кто я на самом деле, пока наконец мне не удалось немного усмирить его. Только тогда мы с ним вдвоем проводили кислар-агу в лодку и, оказывая сановнику всяческое уважение, помогли поднять и разместить на корме куль, слишком тяжелый для столь почтенного человека.
Когда, наконец, мы остались с Антти наедине, я рассказал брату о моем намерении отправиться в Египет и просить там защиты и покровительства у евнуха Сулеймана. Не долго думая, мы откопали и извлекли наши алмазы из-под большого камня у забора и, не обращая внимания на пляшущих по всему саду дервишей, покинули мои владения, не испытывая особого сожаления.
Мы превратились в изгнанников и навсегда прощались с городом великого султана.
Той же ночью на рыбацкой лодке мы переправились в Скутари, на азиатский берег, где собирались сесть на корабль, дабы продолжить наш дальний путь.
***
Два года провел я в обители дервишей в окрестностях Каира, вспоминая и тщательно записывая все, что со мной приключилось в стране Османов.
Дело в том, что когда после долгого пути я наконец предстал перед евнухом Сулейманом, он не поверил ни одному моему слову и, самым неприятным и насильственным образом лишив меня алмазов, велел заточить в обитель дервишей. А ведь я, как только мог, старался поубедительнее доказать наместнику Египта, что вовсе не крал алмазов великого визиря Ибрагима после его смерти. Однако злая молва твердила, будто я, рискуя жизнью, устроил торжественные похороны Ибрагима с одной лишь целью — добраться наконец до несметных сокровищ, которые великий визирь годами собирал и прятал во дворце в тайнике, о существовании которого мне, его доверенному лицу, было известно. Но нет моей вины в том, что бестолковые писари султанского казначея до сих пор не обнаружили столь ловко спрятанного тайника, а также в том, что люди вообразили, будто я и в самом деле смог успеть унести и спрятать сокровища до того, как немые палачи задушили меня в моем доме.
Свои рассказы о жизни и приключениях при дворе султана Османов я писал также ради успокоения собственного сердца и ради того, чтобы освободиться от бремени этих тяжких воспоминаний.
Теперь, наконец, я смогу начать новую жизнь среди людей, ибо стал зрелым мужем. Однако, чтобы сделать такой вывод, мне пришлось много пережить и много выстрадать, и среди испытаний, которые уготовила мне судьба, жизнь с моей женой Джулией, женщиной с разноцветными ведьмиными глазами, была не из самых приятных и легких.
Но вот, кажется, я нашел верный путь и надеюсь, что сумею жить, как нормальный человек, лишь бы только предоставилась мне такая возможность. Я собираюсь навсегда отказаться от всяческих благих намерений, ибо убедился в том, что как только пытаюсь помочь другим, мое вмешательство приносит больше вреда, чем пользы.
ЭПИЛОГ
Дважды выходил Нил из своих берегов, когда несчастный дервиш Микаэль эль-Хаким завершил наконец свое печальное повествование. Ночами он писал, а по утрам являлся во дворец к евнуху Сулейману, чтобы прочесть ему все, что сочинил ночью.
Когда было уже сказано все, тощий, изможденный дервиш в лохмотьях пал ниц перед евнухом Сулейманом, молитвенно воздел руки ладонями вверх и, проливая горькие слезы, промолвил:
— Выслушай мольбы мои, благородный Сулейман! Верни мне свободу и собственность мою, которая хранится в казне твоей. В своем длинном изложении я убедительно доказал, что почти честно завладел тем имуществом, в котором сейчас крайне нуждаюсь, ибо хочется мне начать новую жизнь человеком в меру состоятельным — ведь мне с моим образованием и жизненным опытом было бы нелепо прозябать в нищете. Такая жизнь не для меня. К тому же, ты наверняка переоцениваешь стоимость моих алмазов. Если ты не вернешь их мне, я предпочту провести остаток дней своих в обители дервишей и попытаюсь — по принуждению, разумеется, — привыкнуть к их невыносимым богослужениям и смириться с безумным образом жизни этих святых мужей.
Удовлетворенно вздохнув, благородный евнух Сулейман поднялся со своего яшмового резного трона. Поглаживая множество своих мягких отвисших подбородков, глазками, похожими на узенькие щелочки в глубоких складках жира, он в великом раздумье глядел на рыдающего в отчаянии дервиша. На круглом, как луна, лице евнуха вдруг засияла улыбка. Он кивал головой, тряся толстыми щеками и множеством своих подбородков, и понимающе улыбался. Наконец он проговорил:
— Ах, Микаэль эль-Хаким! И в самом деле неисповедимы пути Аллаха и решения Его. Иногда из ничтожнейшей глины создаст Он людей до того честных, что эта честность неизбежно ведет их к гибели. Но с той же глины вылеплены также и самые ловкие мошенники, лицемеры и лжецы, и даже мудрейшие из мудрых теряются в догадках, сознавая, что их самих подводит собственный ум.
Сулейман задумался ненадолго, а потом снова промолвил:
— В милосердии своем Аллах даровал мне долгую жизнь, и весь опыт мой, разум и знание людей — все подсказывает мне, что ты — самый великий из лжецов и краснобаев, коих мне приходилось когда-либо встречать в этом мире. Однако, несмотря ни на что, я вынужден поверить в искренность твою и человеколюбие, к тому же ты развлекал меня и доставлял истинное удовольствие в течение многих предрассветных часов, чем и заслужил награду. Тебе вернут алмазы, которые ты украл. Я немедленно велю выдать тебе из моей казны драгоценности, которые ты привез в Египет. Всего лишь два из этих алмазов я оставлю себе: один — в память о тебе, второй — в качестве вознаграждения за мое безграничное терпение, ибо сам себе поражаюсь, откуда у меня брались силы неделя за неделей и месяц за месяцем слушать твое повествование.
Поглаживая свои подбородки, Сулейман не сводил взгляда с грязного оборванца.
— Ты свободен, Микаэль эль-Хаким, — заявил он. — Я отпускаю тебя, дабы жил ты среди людей. Но если вдруг окажется, что мирская жизнь опротивела тебе, возвращайся сюда, ибо до тех пор, пока Аллах дарит мне жизнь и здоровье,