— Что с Циско? — спросила я.
— Вы оба ранены, — сказал Питер.
— Я цел, — ответил Эдуард. — Это не моя кровь.
Питер повернулся ко мне — слишком широко раскрытые глаза и болезненно-бледное лицо.
— У него горло вырвано.
— Я помню, но он должен такие раны заживлять.
— Мы не все хорошо умеем исцеляться, Анита, — сказал Натэниел.
Я посмотрела на него. То, что я не сделала этого раньше, только свидетельствует, насколько я серьезно ранена. Он был одет в спортивные шорты, оставлявшие очень мало простора воображению. Волосы собраны в тугую косу. Я смотрела ему в глаза, я любила его, но впервые мое тело не отреагировало на его вид.
Эдуард подошел к Питеру, Натэниел ко мне — обмен эмоциональными заложниками. Натэниел взял меня за руку и поцеловал целомудренным поцелуем, которым мы друг друга при встрече приветствуем. Лавандовые глаза смотрели с тревогой, которую он скрывал — или пытался скрыть — от Питера. Натэниел наклонился ко мне, я слышала, как он вдохнул воздух.
— Перфораций нет, — шепнул он.
Пока он этого не сказал, я о такой возможности не думала. Мне же могли пропороть кишки или там желудок. А так — это еще не самое худшее. Не смертельный удар, по крайней мере сразу, если из меня ничего не вываливается. Выпирает, да, но не вываливается. Есть разница.
— А Питер…
— У него тоже нет. Вам повезло обоим.
Я знала, что он прав, но… голоса на той стороне приемной вдруг резко повысились. Когда врачи начинают паниковать, — значит, дело чертовски плохо. Циско.
От толпы белых халатов отделилась женщина — Черри — и направилась ко мне. Белый халат был накинут на ее обычный готский прикид. Густо подведенные глаза потекли черными слезами. Проходя мимо Питера, она тронула его за плечо и сказала:
— Дай снотворному подействовать, Питер. Ты ему не поможешь, сопротивляясь.
— Она меня хотела ударить, — сказал он. — А он закрыл меня собой. Он меня спас.
Черри потрепала его по плечу, почти машинально проверила капельницу, но колесико на ней подрегулировала. Закапало чуть быстрее. Черри снова потрепала Питера по плечу, обошла каталку, чтобы переглянуться с Натэниелом надо мной — или посматривать, что там с Циско. Народу там столпилось много, создавалось даже впечатление, что они друг другу мешают.
— Там я ничего сделать не могу, — сказала она почти про себя, будто себя уговаривая.
Перед тем, как смотреть мне живот, она надела чистые перчатки. На рукаве ее халата была кровь — похоже, Черри ее заметила одновременно со мной. Она просто сняла халат и бросила его в корзину для стирки. Бросила чистые перчатки, взяла другую пару перчаток и вернулась ко мне. Глядела она не на меня, а на рану. Лицо сосредоточилось, она делала свою работу, и потому не разваливалась на части. Я знаю это выражение лица — у меня у самой такое бывает.
Я попыталась чем-нибудь заняться, пока она осматривает раны, чем-нибудь чтобы не видеть снова собственные внутренности. Но это как крушение поезда — отвернуться не получается.
— Что там? — спросила я.
— Кишка, — сказала она без эмоций.
Чей-то голос крикнул:
— Разойдись!
Толпа вокруг Циско раздалась, и я увидела Лилиан, устанавливающую ему на грудь дефибриллятор. Сердце запускать будут. Хреново.
Мика стоял среди врачей. Он повернулся и посмотрел на меня — рот и подбородок у него были в крови. Натэниел, будто прочитав мои мысли, сказал:
— Он пытался воззвать к плоти и помочь Циско залечить рану.
Мика умел ускорять заживление раны лизанием — однажды он мне так помог.
Он вытер кровь с лица и посмотрел через всю приемную на меня. Взгляд был измученным и усталым.
Лилиан пустила разряд через Циско три раза, четвертый, но пронзительный сигнал тревоги не смолкал. Плоская кардиограмма. Я не слышала, как открылась дверь, но вошел Ричард, так тяжело опираясь на Джемиля, одного из своих телохранителей, что его почти несли. Джемиль поставил его возле каталки, и они закрыли от меня, что происходит.
Черри натирала мне вену, держа в другой руке иглу от капельницы. Я отвернулась. Сила Ричарда обдала кожу будто жаром. Натэниел задрожал — через руку передалось. Я посмотрела — он весь покрылся гусиной кожей.
— Чувствуешь? — спросила я.
— Все мы чувствуем, — ответила Черри, и игла вошла мне в руку. Я стиснула руку Натэниела, все так же глядя в широкую спину Ричарда.
Мика подошел и встал около моей каталки в изголовье. Кровь с лица он почти стер, но в глазах читалось поражение. Будь у меня лишняя рука, я бы ему ее протянула. Он приложился щекой к моей макушке — лучшее, что мы могли сейчас сделать.
Джемиль шагнул прочь от Ричарда, тот остался полулежать поперек каталки. А тело самого Джемиля взорвалось: только что он стоял перед нами, высокий, красивый и темнокожий — и вдруг превратился в черношкурого вервольфа, который меня однажды спас. Лилиан рухнула на пол, извиваясь и дергаясь, вдруг покрываясь серым мехом. Ставшее крысиным лицо она обернула вверх к каталке. Прочие сестры и доктора отошли подальше. Ричард пытался вызвать зверя в Циско, пытался помочь ему исцелиться, форсируя превращение. Но тревога продолжала завывать, сообщая, что сердце Циско не бьется.
Ричард вцепился одной рукой в каталку, другой в Циско. Сила его разошлась по всему помещению, будто кто-то забыл закрыть невидимый кран с горячей водой и она заливала комнату. Мика встал, приложил мне к голове ладонь. Я почувствовала, как ожила рывком его сила, как он выбросил ее вокруг нас четверых щитом, закрывая нас от силы Ричарда. В обычной ситуации Мика мог бы защитить леопардов, но мои связи с Ричардом слишком сильны.
Однако сегодня получилось. Сегодня Мика держал меня в спокойствии своей силы, вместе с Натэниелом и Черри.
Ричард закричал — долгим, громким, мучительным криком. Рухнул на колени, все еще цепляясь за руку Циско, и рука эта болталась безжизненная, мертвая. У Ричарда прошла по спине рябь, будто какой-то великан рукой толкал его изнутри. Он запрокинул голову и снова завопил, но не успело еще затихнуть эхо, как вопль перешел в завывание. Изнутри тела Ричарда полез мех — как будто человеческая плоть была льдом, и он тает, открывая мех и мышцы. Человеческий облик перетекал в волка размером с пони. Никогда я еще не видела его полностью в виде волка — всегда половина на половину. Волк закинул голову к потолку и завыл, долго и печально. Голова размером с половину моего туловища обернулась ко мне, и глаза у нее были волчьи, янтарные и чужие, но взгляд был взглядом человека. Слишком сильное было понимание потери, лежащей сейчас на каталке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});