Однажды брат Абрахель сообщил Мэри о возвращении барона Козена, и с этого времени она стала искать случая встретиться с ним. Как уже описывал барон, сначала они мельком увидались на Стрелке, а потом встретились в Ботаническом саду, где Мэри возобновила знакомство с Лили, которая обрадовалась, увидев ее, и позвала к себе. Мэри воспользовалась приглашением и однажды отправилась к Лили. Девушка провела ее в свое помещение, состоявшее из спальни, гостиной, библиотеки и рабочей комнаты, так как молодая баронесса прекрасно рисовала акварелью и занималась художественными работами. Они расположились в гостиной и оживленно болтали. Лили рассказала, как провела последние годы, но потом, пристально поглядев на гостью, заметила:
— Как ты изменилась, Мэри! Лицом ты стала еще красивее, а между тем в душе твоей словно что-то переменилось, и взгляд приобрел странное, особенное выражение. Впрочем, ты перенесла много горя, потеряла мужа — и все это, конечно, отзывается на тебе… Скажи, ты очень любила покойного?
— Разумеется, я любила Оскара. Это был человек редких качеств, бесконечно добрый и великодушный, но больной.
И она описала внешнюю сторону знакомства с Ван дер Хольмом, свое замужество и прибавила со вздохом:
— Врачи предписали ему жить в горах и много ходить пешком. И вот во время одной из таких прогулок в горах Тироля муж погиб, а все свое огромное состояние по завещанию он оставил мне, за неимением родни. Его смерть очень огорчила меня, и теперь я живу в его доме, где все полно воспоминаниями о нем.
Затем она рассказала о смерти матери, о том, как устроила брата с сестрой, и наконец выказала желание нанять Зельденбург.
— Боже мой! Неужели ты хочешь поселиться в этом поганом месте? Папа охотно продал бы замок, не будь он нашим родовым гнездом. Я думаю, что он уступит твоему желанию, если ты не боишься там жить.
— Но ведь там я узнала Вадима Викторовича и провела лучшие дни моей жизни, — тихим голосом ответила Мэри.
Когда приехал барон, она повторила свою просьбу отдать ей внаем замок, и после кое-каких возражений барон согласился, поставив единственным условием, чтобы Мэри никогда не входила в комнату, где помещался музей — статуя Кали и тигр.
— Обещаю вам это, барон. У меня нет ни малейшего желания видеть ни гадкого идола, ни чучело тигра, тем более что один молодой индийский раджа, с которым я познакомилась в Швейцарии, обещал мне подарить великолепного ручного тигра. Сначала я испугалась такого подарка: мне казалось страшным иметь в доме дикое животное, но раджа откровенно рассмеялся на мои страхи: «У нас умеют приручать тигров, и вы увидите, какой Пратисуриа добрый: он кроток и смирен, как ягненок». Я думаю, что скоро получу его.
При имени Пратисуриа барон вздрогнул и заставил повторить его.
— Это означает «красивейший под солнцем», сказал мне индус. Вероятно, это имя часто дается ручным животным, — равнодушно прибавила Мэри.
Через несколько дней был заключен договор, и барон написал об этом управляющему, приказав привести в порядок замок в ожидании новой жилицы.
Полученное вскоре письмо от Уриеля известило Мэри о предстоящем приезде сатаниста и его согласии передать ей Пратисуриа в качестве близкого ей животного, при этом Уриель сообщал о принятых им мерах в этом направлении.
По приезде Уриель отправился с одним низшим собратом в Зельденбург, везя с собой несколько громадных ящиков — под видом вещей, принадлежавших госпоже Ван дер Хольм, что было вполне понятно. Зельденбург кроме управляющего стерег пьяный и грубый крестьянин, но достаточно храбрый для того, чтобы жить в таком неблагонадежном доме. Оба они помещались в отдельном флигеле. Таким образом, Уриель с товарищем могли совершенно свободно справить свои дела, и дня через два уехали обратно, захватив с собой огромный сундук, а в нем таинственного тигра, которого заменили точно таким же артистически набитым чучелом.
Уриель приехал к Мэри очень довольный, и кожаный сундук перенесли в лабораторию Ван дер Хольма, где уже находились братья Укобах и Абрахель. Разостлав красное сукно, они открыли сундук и вынули из него сверток, из которого выложили распростертое, безжизненное тело дикого зверя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Уриель указал Мэри сесть в кресло в углу лаборатории, а сам с помощью обоих сатанистов стал готовиться к магической церемонии. Около тигра, накрытого мокрой дымящейся простыней, зажгли травы на трех жаровнях, расположенных треугольником. Тем временем по написанной красными чернилами книге Уриель читал заклинания на незнакомом языке.
Затем он трижды ударил молотком по бронзовому диску с каббалистическими знаками, произнося при каждом ударе имя Пратисуриа. Укобах же и Абрахель в это время сыпали порошок и лили курения на жаровни, сопровождая это каким-то размеренным пением вроде прославления.
Лабораторию наполнил густевший все время дым. Его едкий, удушливый запах затруднял дыхание Мэри: у нее кружилась голова, ей казалось, что она падает в черную бездну. Облака дыма были теперь совершенно черные, пестревшие многоцветными искрами. Вдруг порыв ветра рассеял дым, и Мэри чуть не вскрикнула от изумления и испуга.
Все разом изменилось: стены исчезли, и вокруг нее расстилалась густая чаща девственного леса, освещенного зеленоватым светом. В пустом дупле огромного векового дерева сидел почти обнаженный человек, худой как скелет, с седыми лохматыми волосами, и только горевшие как уголья глаза казались живыми. Медленно поднялся факир, опустился на колени перед тигром и, достав из-за пояса флейту, заиграл какую-то удивительную мелодию, от которой Мэри затрясло, как в лихорадке, и она с болезненной тоской спрашивала себя, кошмар или действительность все виденное ею.
В воздухе неслись звонкие и точно режущие звуки флейты, а тем временем из дупла, где скрывался факир, появился громадный удав, который подполз к тигру и обвил его своим мощным телом; в это время обоих озарил красноватый свет. Потом из головы тигра сверкнул ослепительный блеск, а удав откинулся назад, как бы пораженный молнией.
Обо всем, что было дальше, Мэри сохранила очень смутное воспоминание: ей казалось, будто тело тигра воспламенилось, а все окружавшее шаталось, кружилось и уносилось ураганом, рев которого сотрясал воздух. Затем она лишилась чувств.
Открыв глаза, Мэри увидела себя снова в кресле в лаборатории, в обычной обстановке. Не во сне ли все это она видела? Вдруг ее взгляд упал на тигра. Тот спокойно сидел на полу перед большим фарфоровым тазом, в котором, должно быть, была кровь, так как тигр с довольным ворчанием долизывал остатки чего-то красного. Чудное животное было теперь во всей своей дикой красе: его шерсть блестела, как шелк, а глаза сверкали, словно темные изумруды. Насытившись, он лениво потянулся, Абрахель же надел ему на шею ожерелье потемневшего золота с каббалистическими знаками, к которому был прикреплен медальон, и в нем Мэри с удивлением узнала рубиновое сердце, украшавшее колье, подаренное ей баронессой Козен и затем проданное ею Ван дер Хольму.
— Теперь я буду говорить с Пратисуриа, — сказал Уриель, жестом призывая к себе животное.
Тигр покорно подошел к нему, а сатанист погладил его и нагнувшись стал говорить ему на ухо. Это были странные звуки: то слышалось ворчание, то свист, то глухой и повелительный шепот, а Пратисуриа, казалось, понимал его, потому что навострил уши, а в зеленоватых глазах зажегся свет разума. Он хлестал себя по бокам хвостом, и его взгляд порою останавливался на Мэри с почти человеческим выражением. Иногда тигр даже кивал головой, точно в знак согласия. Уриель умолк и поцеловал его в лоб, а тигр ласково потерся головой о его шею. Затем сатанист добавил:
— Теперь пойди и поцелуй свою новую хозяйку.
Пратисуриа направился к Мэри, стал на задние лапы, а передние положил ей на плечи и лизнул ее щеку. Почувствовав на лице горячее дыхание дикого зверя, Мэри вздрогнула, но она уже прошла хорошую школу бесстрашия и потому преодолела тягостное чувство: не моргнув глазом поцеловала она тигра в голову и погладила его. Дружелюбно поворчав в ответ, животное растянулось у ее ног.