Джонет задрожала и закрыла глаза, замечая, как от прикосновения его пальцев по всему телу вниз распространяется тепло. Ей хотелось вновь ощутить жаркий, безумный порыв его желания.
— Нет, я… я не испугалась, — она судорожно перевела дух, — просто я… просто мне вдруг показалось, что ты передумал.
Ей вспомнилось мельком увиденное великолепное, чувственное тело Дианы. Рядом с нею сама Джонет всегда казалась себе какой-то неполноценной.
— Ты столько раз сравнивал меня с мальчиком, что даже вспоминать не хочется, — пояснила она.
Он тихонько рассмеялся. Это был глубокий грудной смех, от которого у нее что-то екнуло внутри.
— Ты ни капельки не похожа на мальчика, прелесть моя. И я, конечно же, не передумал. Просто мы чуть-чуть опережаем события. Мне нужно было немного сбавить шаг. Я не должен терять голову. Только не сейчас. Я столько мечтал об этом, что теперь хочу насладиться сполна.
Александр перевернул ее на спину, накрыл ее рот своим и одним ловким, скользящим, чувственным движением языка заставил ее раскрыть губы. Поцелуй оказался долгим, медленным и пьянящим, как крепкое вино.
— Я хочу сполна насладиться тобой, Джонет. Каждым кусочком твоего прекрасного тела… всеми мыслимыми и немыслимыми способами, какие я воображал себе сотни тысяч раз.
Он обхватил ладонью ее грудь, легонько приподнимая и сжимая ее, очерчивая пальцами медленные, волнующие круги вокруг ее вершины. Джонет вновь задрожала, ощутив, как нежный бугорок набухает и твердеет под размеренным движением его большого пальца. А потом Александр наклонил голову, обводя напрягшийся, изнывающий желанием бутон кончиком языка, засасывая его ртом, смачивая, щекоча, бесконечно затягивая мучительную ласку.
Судорожно глотая воздух, Джонет уцепилась за его плечи. Всем своим существом она жадно ловила новые, доселе неведомые ощущения, самым сильным из которых был внезапно возникший, неудержимо страстный трепет где-то в глубине ее чресел.
Он сжал ее еще крепче, она изогнулась и вскрикнула, чувствуя, как в самой сердцевине ее естества что-то жарко плавится, исходя горячей росой. Свободной рукой Александр подхватил вторую грудь, воспроизводя большим и указательным пальцами те же волнующие движения, которые проделывал ртом.
— Алекс… — прошептала Джонет, задыхаясь. — О Господи.
Она попыталась приподняться, но он прижимал ее к постели всем своим телом, продлевая сладостное бессилие. Джонет вцепилась ногтями ему в плечи прямо сквозь рубашку, а он продолжал дразнить и мучить ее, пока она вновь не вскрикнула, извиваясь и в изнеможении запрокидывая голову. И тогда Александр опять накрыл ее рот своим, заглушая крики. Его руки проникли между их тел, приподнимая и раздвигая ее бедра.
Почувствовав, как давит на нее вес его тела, девушка поняла, что он скоро овладеет ею. Как ни странно, она не испытывала ни страха, ни стеснения, ничего такого, что девственницам полагалось переживать в подобных случаях. Мельком Джонет сама подивилась собственному бесстыдству, но ничто в Александре не пугало и не смущало ее. Она была уверена, что ее вообще уже никогда и ничто не смутит и не испугает.
Его руки принялись ласкать и гладить ее с такой волнующей дерзостью, какой она не знала раньше. Нестерпимое напряжение, скопившееся в потаенных глубинах ее тела, заставило ее инстинктивно сжаться, свернуться клубком и тут же распрямиться снова. Ее бедра тесно прижимались к нему, груди ныли, она стала беспокойно метаться, выгнулась кверху и, просунув руки ему под рубашку, с наслаждением ощутила, как под гладкой, туго натянутой кожей текуче и плавно перекатываются мощные мускулы… и тут вдруг нащупала первый заживающий рубец у него на спине.
Джонет замерла. Его спина! Ее пальцы начали поиск… остановились и вновь осторожно пустились в путь.
— Все в порядке, — прошептал Александр. — Мне не больно. Во всяком случае, не сейчас.
Однако Джонет живо вообразила, что он должен был испытывать.
— Я их никогда не прощу. Никогда! — проговорила она, не смея более откровенно намекнуть на свое близящееся изгнание.
Александр поцеловал ее плечо, и она кожей почувствовала, как он улыбается.
— Все не так плохо, моя дорогая. Бывало и хуже, поверь мне.
Потом он приник к ее шее и вновь заставил ее задрожать, когда его губы поцелуями стали прокладывать себе путь вниз. Джонет позабыла о его ранах, позабыла обо всем на свете, кроме необыкновенного человека, склонившегося над ней.
В ее воображении вновь возникло видение того, как он, обнаженный, загорелый, тянулся к Диане, потом она вспомнила, как любовалась им в тот памятный день у реки.
— Ты не мог бы… — Джонет облизнула пересохшие губы, ей хотелось всей кожей ощутить его обнаженную плоть. — Ты не мог бы снять рубашку?
— О да, непременно. И не только ее. Но учти, после этого дела пойдут довольно быстро, — Александр провел пальцем по ее губам и снова поцеловал ее. — Не забывай, на чем мы остановились, милая. Мне бы не хотелось все начинать сначала.
Перекатившись на край кровати, он снял с себя сапоги и одежду со свойственной ему во всем деловитой грацией. Джонет приподнялась на локте. Гроза уже стихала, но последняя вспышка молнии осветила его, навсегда запечатлев в ее мозгу образ несравненной мужской красоты.
Потом он снова забрался в постель рядом с нею, принеся с собой столь желанное ее телу тепло.
— Я догадался, что ты за женщина, в тот день на границе, когда ты смотрела, как я умываюсь у реки, — засмеялся Александр. — Мужчины знают толк в таких вещах.
Впервые за все время на Джонет нахлынули сомнения. Ее поведение было слишком смелым, можно сказать, совершенно разнузданным. Но когда Александр был рядом, она действовала по наитию, ни о чем не задумываясь. Все получалось как бы само собой, и никакой неловкости не возникало.
— Так что же я за женщина, Алекс? Хотя, наверное, мне не пристало об этом спрашивать?
Александр ответил не сразу.
— Ты из тех, за кого не жалко жизнь отдать, милая, — сказал он наконец. — Но я бы не хотел, чтобы это признание вскружило тебе голову.
Его слова ошеломили Джонет. Она с трудом верила собственным ушам…
Александр подхватил ее под руку и заставил вытянуться рядом с собою на постели. Склонившись над нею, он прижался губами к ее шее и провел влажную дорожку вниз, к плечу, к ключице, к нежному розовому соску, венчавшему маленький холмик груди.
— Я знал уже тогда, — повторил он, не отрывая губ от ее груди, — но ни за что на свете не признался бы в этом. Я бы скорее умер.