нежелательны. Для меня это было неожиданным ударом. За Наташей был учрежден удивительно бдительный надзор, так что нам очень часто не удавалось обменяться двумя словами. Около нас неизменно кто-нибудь торчал. За последнее время я стал замечать, что Наташа выглядит совсем больной. Вялая, апатичная, она произвела на меня несколько раз впечатление человека, пораженного серьезным недугом... На мои вопросы, что с ней, она отвечала, что сама не знает, что с ней делается.
«Так, слабость... головокружение...»
«Но отчего же, отчего же?» — допытывался я, с мучительной тоской и тревогой вглядываясь в дорогие мне черты лица.
«Право, не знаю, милый...» — тихо, чтобы никто не слыхал, отвечала она.
А вот недели две тому назад, когда я приехал, меня прямо уже не приняли.
«По случаю болезни барышни никого не принимают», — проговорил лакей, захлопывая перед моим носом массивную дубовую дверь.
И в течение десяти дней я получал все тот же ответ. А вот сегодня я решил приехать к вам.
— С какой целью, мой бедный юный друг? — тихо спросил Путилин, заметив крупные слезы, катившиеся из глаз молодого человека.
— Потому что... потому что вчера мне пришла в голову мысль, может быть и сумасшедшая, что мою невесту — пока еще только перед Богом... — И, близко наклонившись к великому сыщику, Беловодов что-то тихо прошептал.
Путилин отшатнулся от него, слегка побледнев.
— Почему вы это думаете? На чем основываете вы ваши подозрения...
— Сам не знаю... сам не знаю... — с отчаянием вырвалось у молодого человека. — Какой-то таинственный голос мне шепчет.
— Этого мало, голубчик.
— Я сам чувствую, но, однако, этот таинственный голос во мне так силен, что я сегодня утром почти было решил обратиться к властям с формальным заявлением моих твердых подозрений.
— И сделали бы непростительно и непоправимо опрометчивый шаг, который мог бы исковеркать всю вашу карьеру. Вы по образованию сами юрист. Разве не знаете, чем пахнет вчинение такого обвинения лицу, пользующемуся видным общественным положением?
Путилин потер лоб ладонью и нервно прошелся по кабинету.
— Я очень рад за вас, голубчик, что вы обратились прежде ко мне. Откровенно говоря, все это дело меня очень заинтересовало, и я постараюсь сделать все от меня зависящее. Скажите, сколько лет мадемуазель Приселовой?
— Двадцать.
— Точнее, точнее! Двадцать лет и сколько месяцев? Вернее: через сколько времени она вступает в совершеннолетие?
— До совершеннолетия ей осталось около полутора месяцев.
— Так... так. Скажите, из кого состоит семья дяди-опекуна?
— Он, еще далеко не старый, любящий широко пожить и пожуировать, и его сестра, старая дева, ханжа, принимающая монашек со всех монастырей России.
— Последний вопрос: вы не знаете, кто пользует больную? Какой врач?
— Совершенно случайно я узнал его фамилию. Это доктор... — он назвал очень известное имя.
При этом имени Путилин вздрогнул и подался вперед.
— Кто? — спросил он в сильнейшем изумлении.
Потом овладел собою и совершенно спокойно сказал молодому человеку:
— Отлично. Я берусь расследовать неофициально ваше дело. Ждите от меня уведомлений и пока не предпринимайте ровно ничего. Понимаете? Ровно ничего.
Я — в роли пособника преступления
Я только что приехал после визитации больных и успел переодеться, как ко мне вошел мой знаменитый друг.
— Держу пари, что-нибудь новое, загадочно-необыкновенное? — шумно приветствовал я его.
Лицо Путилина было угрюмо-сосредоточенное.
— Ты не ошибся. Важно — новое. И новизна заключается в том, что сегодня я приехал к тебе не как ближний друг-приятель, а скорее — как следователь-доносчик.
Я громко расхохотался, почуяв один из тех бесчисленных шутливых трюков, на какие был таким большим мастером Путилин.
— Ого! В качестве кого ты желаешь меня допрашивать: в качестве обвиняемого или в качестве свидетеля?..
— Скорее — в качестве первого... — невозмутимо ответил Путилин. — Ты не смейся и не воображай, что я шучу. Я говорю вполне серьезно.
Было в интонации моего друга нечто такое, что я сразу понял, он действительно не шутит.
Глубоко заинтересованный, я выжидательно уставился на него.
— Скажи, пожалуйста, ты хорошо знаешь и помнишь всех своих больных, которых лечишь?
— Ну разумеется. Хотя их у меня порядочное количество, но я знаю и помню всех. Да, наконец, у меня есть мой помощник — записная книжка, в которую я вношу все, что относится до них.
— Отлично. В таком случае ты должен знать и больную девицу Приселову?
— Ну конечно! — вырвалось у меня. — Вот уже две недели, как я лечу эту бедную прелестную молодую девушку.
— Положим, не бедную, а очень богатую... — бросил вскользь Путилин. — Скажи, пожалуйста, чем она больна? Что у нее за болезнь?
— В общих словах?
— Нет, пожалуйста, — точным диагнозом.
— Изволь. У нее припадки истерии.
— На почве чего?
— Ну, голубчик, тут причин немало. Прежде всего и главное — наследственность. Как сообщил мне ее дядя, весьма почтенный человек, его брат, то есть ее отец, страдал острой формой алкоголизма и последствиями тяжелой благоприобретенной болезни.
— Мне очень бы хотелось видеть эту сиротку-миллионершу... — задумчиво произнес Путилин. — Более того, мне это необходимо. Поэтому ты должен, доктор, устроить вот что: повезешь меня в дом господина Приселова и представишь меня в качестве профессора-невропатолога, которого пригласил для консультации.
— Признаюсь, ты меня удивляешь... Для чего тебе это надо, Иван Дмитриевич?
— Кто знает... — улыбнулся он. — Быть может, я окажусь более счастливым и мудрым врачом, чем ты, и скорее вылечу твою пациентку, если... если это еще не поздно.
Последние слова он особенно подчеркнул.
— Итак, ты можешь это устроить?
— Конечно, конечно... — ответил я, сильно озадаченный.
— То-то, доктор. Я ведь могу тебя и арестовать, так как над... тобой тяготеет сильное подозрение.
— Ты шутишь? — вырвалось у меня.
— Нимало. Говорю тебе совершенно серьезно.
— Раз ты вмешиваешься в это дело, стало быть, тут есть что-нибудь криминальное?
— Боюсь, что да. Вот мне и надо позондировать почву.
Мой гениальный друг рассказал мне о странном посещении его молодым человеком Беловодовым, о той сцене, которую вы уже знаете.
— Что?! Отравление? — произнес я в сильнейшем недоумении.
— Да. Он подозревает, что его невесту, как он называет мадемуазель Приселову, медленно отравляют.
— Но это вымысел, чистейший абсурд и фантазия! Я лечу ее и могу поручиться, что ни