Читать интересную книгу Битва за космос - Том Вулф

Все это сбивало с толку. На верхних уровнях огромного зиккурата расовый вопрос раньше никогда не поднимался. Неписаные правила подразумевали, что у вас либо есть нужная вещь, либо ее нет, а остальное не имело значения. Когда в 1959 году были отобраны семеро астронавтов «Меркурия», тот факт, что все они были белыми и протестантами, явился лишь дополнительным свидетельством добродетелей этих американцев из маленьких городков. Но теперь, четыре года спустя, Кеннеди, которого на выборах 1960 года поддерживали национальные меньшинства, стал поднимать расовый вопрос во многих областях. И выражение «белый протестант» приобретало совсем другое значение; теперь можно было рассматривать астронавтов как выходцев из Северной Европы. Вообще-то это ничуть не мешало им быть астронавтами, поскольку это было типично для кадровых военных вообще. По всему миру кадровые военные происходили из «уроженцев» или «старых поселенцев». Даже в Израиле, который существовал как независимое государство менее двадцати лет и где политическая власть принадлежала эмигрантам из Восточной Европы, офицерский корпус состоял в подавляющем большинстве своем из «настоящих израильтян» – то есть тех, кто родился или с детства жил в довоенных еврейских поселениях бывшей Палестины. Другой общей отличительной чертой астронавтов являлось то, что все они были первыми или единственными сыновьями своих родителей. Но это тоже не имело особого значения; исследования вскоре выяснили, что первые или единственные сыновья доминировали во многих областях деятельности и чаще получали хорошее образование. (В эпоху, когда в семьях в среднем было не больше двух детей, в двух случаях из трех любой мужчина оказывался первым или единственным сыном.) Но подобные объяснения не могли смягчить Белый дом, потому что астронавты, эти воины поединка, теперь приобрели гораздо большее политическое значение, чем любые другие пилоты за всю историю.

Косые взгляды и перешептывания продолжались и в тот день, когда в школу доставили NF-104. Возможно, именно по этой причине новый монстр так понравился Йегеру. Ведь все накопившееся в мире политическое коварство, начиная с Макиавелли и заканчивая Джоном Маккормаком, не имело никакого значения, когда ты находился в NF-104 на высоте шестьдесят пять тысяч футов. Специально для Летной школы аэрокосмических исследований были разработаны два не совсем обычных устройства. Во-первых, тренажер-имитатор космического полета – устройство куда более реалистичное и сложное, чем процедурный тренажер «Меркурия» или любой другой, бывший на вооружении НАСА. И во-вторых, NF-104 – истребитель F-4 с ракетным двигателем, установленным на сопле. Ракетный двигатель потреблял перекись водорода и топливо J P4 и должен был давать шесть тысяч фунтов тяги. Это напоминало какой-нибудь суперфорсаж. Главный двигатель в сочетании с обычным форсажем поднимал пилота на высоту примерно в шестьдесят тысяч футов, а затем пилот включал ракету и поднимался на сто двадцать – сто сорок тысяч футов. По крайней мере, так утверждали инженеры. Предполагалось, что курсанты потренируются на тренажере космического полета, а затем наденут серебряные скафандры, как у астронавтов, поднимут NF-104 на сто двадцать тысяч футов и выше по огромной дуге и переживут при этом две минуты невесомости. Во время этого интервала им предстояло усовершенствовать пользование реактивным управлением – двигателями, работающими на перекиси водорода, которые были установлены во всех аппаратах, поднимавшихся выше ста тысяч футов, в том числе в Х-15, Х-20 и капсуле «Меркурия».

Единственная проблема заключалась в том, что никто не был знаком с NF-104. Никто не знал, как он будет себя вести в слабой молекулярной структуре атмосферы выше ста тысяч футов, каковы будут границы его аэродинамических характеристик. F-104 создавался как высокоскоростной перехватчик, и если вдруг летчик пытался заниматься на нем чем-нибудь другим, он становился, как говорили, «непрощающим». Пилоты уже начали отказываться от F-104 только потому, что его двигатель часто воспламенялся и они падали на землю, как связка автомобильных ключей. Но Йегер полюбил эту чертову штуковину. Она чувствовала себя в воздухе прекрасно, словно летучая мышь. Как директор Летной школы аэрокосмических исследований, он не упустил возможности испытать NF-104, точно на машине уже было написано его имя.

Главной причиной испытаний явилось то, что машина должна была использоваться в школе, но имелось и еще одно обстоятельство. Тот, кому первым удастся показать оптимальные, аэродинамические характеристики NF-104, установит новый мировой рекорд высоты на самолете, который поднимается в воздух своими собственными силами. Нынешний рекорд – ИЗ 890 футов – был установлен русскими в 1961 году на Е-66А, реактивном самолете с дельтовидными крыльями. Х-2 и Х-15 могли взлететь и выше, но их приходилось поднимать в воздух с помощью более крупного корабля, прежде чем срабатывали их собственные ракетные двигатели. Космические корабли «Меркурий» и «Восток» поднимались автоматическими ракетами, которые затем сбрасывались за борт. Конечно, теперь, когда начались космические полеты, все рекорды, установленные на самолетах, утратили свой блеск. Это было все равно что пытаться установить новый рекорд на поезде. Сам Чак Йегер не устанавливал рекордов уже десять лет – с тех пор как в декабре 1953 года в небе над Эдвардсом на Х-1А достиг отметки 2,4 Маха, пережив при этом ужаснейшую скоростную неустойчивость корабля. Теперь Йегер опять готовился к прорыву – здесь, у сверкающей призрачной поверхности озера Роджерс, под этим бледно-голубым небом пустыни, он снова был полон энергии. И если славные парни из его школы смогут с его помощью – и с помощью этой дикой необъезженной зверюги – ощутить хотя бы несколько вольт той древней праведной религии… Что ж, это было бы совсем неплохо.

Йегер совершил на NF-104 три контрольных полета, постепенно доведя высоту подъема до ста тысяч футов, где должны были проявиться пределы аэродинамических характеристик. А теперь он готовился совершить второй из двух серьезных предварительных полетов. Завтра ему предстояло пойти на рекорд. На вершине мира наступило совершенно безоблачное, великолепное утро. И в его утреннем полете все прошло точно по плану. Йегер поднял корабль на высоту сто восемь тысяч футов, включив ракетный двигатель на высоте шестьдесят тысяч. Ракета повела самолет вверх под пятидесятиградусным углом атаки. Одной из неприятных особенностей этого воздушного судна была его нелюбовь к большим углам. При любом угле выше тридцати градусов его нос задирался вверх, словно самолет готовился сорваться в штопор. Но на высоте в сто восемь тысяч футов этой проблемы не возникало. Воздух здесь был настолько разреженным, близким к чистому «космосу», что реактивное управление работало великолепно. Йегеру нужно было лишь толкнуть коленом боковой ручной регулятор, и двигатель, стоявший на носу самолета, возвращал нос в исходную позицию. Теперь полковник находился в идеальном положении для спуска в густые слои атмосферы. Ему оставалось в последний раз изучить этот район, прежде чем завтра он пойдет на прорыв.

На высоте сорок тысяч футов Йегер начал набирать скорость. Он включил форсаж, и его отбросило к спинке кресла: двигатель развивал теперь примерно шестнадцать тысяч фунтов тяги. Когда стрелка махометра достигла отметки «2,2», он потянул за рычаг и начал подъем. Форсаж должен был поднять его на шестьдесят тысяч футов, прежде чем кончится топливо. Именно в этот момент он включил ракетный двигатель. Ужасный толчок… Йегера снова отбросило назад в кресле. Нос самолета задрался вверх на семьдесят градусов. Перегрузки начали расти. Самолет несся прямо в синеву неба. На высоте семьдесят восемь тысяч футов загорелась лампочка на приборной панели… как обычно. Главный двигатель перегревался от ужасной силы трения при подъеме. Йегер отключил двигатель, но ускорение не прекращалось. Кто знает это ощущение, тот все поймет. Просто фантастика, а не машина! Сто тысяч футов… Он выключает ракетный двигатель. Подъем по-прежнему продолжается. Перегрузки исчезают, и пилота словно бы подбрасывает вперед… Наступает состояние невесомости – самолет достиг вершины дуги… Сто четыре тысячи футов… Полная тишина… Высота двадцать миль… Небо почти черное. Йегер смотрит прямо в него, потому что нос воздушного судна задран вверх. Угол атаки по-прежнему около пятидесяти градусов. Йегер достигает вершины дуги и начинает спуск. Он толкает боковой рычаг, чтобы опустить нос самолета. Но ничего не происходит… Пилот слышит, как срабатывает двигатель, но нос не шевелится. Он по-прежнему задран вверх. Йегер снова включает двигатель… Черт! Нос не опускается. Теперь он отчетливо понимает всю картину. В это утро на высоте сто восемь тысяч футов воздух настолько разреженный, что он не оказывает никакого сопротивления и можно легко опустить нос, включив двигатели. А на высоте сто четыре тысячи футов воздух достаточно плотный, чтобы оказывать аэродинамическое давление, и двигатели не могут его преодолеть… Полковник продолжает дергать рычаги реактивного управления… Из сопла на носу корабля вырываются струи перекиси водорода, но ничего не происходит. Йегер продолжает падать, а нос по-прежнему смотрит вверх. Пределы характеристик! Вот они, получите! «Конверт» не хочет раздвигаться. И самолет срывается в плоский штопор. Он вращается вокруг своего центра тяжести, как вертушка на палочке. А голова Йегера приходится на внешнюю грань этой окружности и тоже вращается. Он снова дергает боковой рычаг. Перекись водорода закончилась. В главном двигателе остается шестьсот фунтов топлива, но они сейчас бесполезны. Чтобы снова включить двигатель, нужно пустить воздушное судно в пикирование носом вниз, прогнать воздух через воздухозаборник и дать двигателю набрать обороты. Без оборотов не будет гидравлического давления, без него невозможно сдвинуть стабилизаторы на хвосте, а без стабилизаторов нельзя управлять этой чертовой машиной на низких высотах… Йегер по-прежнему падал в плоском штопоре… Он вращался в бешеном темпе… Он заставил себя следить за показаниями приборов… Не больно много-то и разглядишь, а тут еще это головокружение… Он уже опустился до восьмидесяти тысяч футов, а обороты двигателя по-прежнему на нуле… Он падает со скоростью сто пятьдесят футов в секунду… Девять тысяч футов в минуту… «И что мне теперь делать?… Здесь, на краю бездны… Я попробовал А! Я попробовал В!» Проклятая машина не издает ни звука… просто крутится в небе, как отрезок трубы. У Йегера остается последняя попытка – воздушные тормоза, парашютное устройство в хвосте, замедляющее движение корабля… Стрелка альтиметра продолжает ползти вниз… Двадцать пять тысяч футов… Но альтиметр настроен на уровень моря. А значит, он всего лишь в двадцати одной тысяче футов над пустыней… Бездействие продолжается… Йегер включает воздушный тормоз. Бац – с сильным толчком выбрасывается парашют… Он тянет хвост вверх… Штопор прекращается. Нос направлен вниз. Теперь остается сбросить парашют за борт и дать машине пикировать и набирать обороты. Он выбрасывает парашют за борт… и зверюга снова подпрыгивает вверх. Нос снова направлен в небо! Это все задний стабилизатор… Его ведущая лопасть заблокирована – застыла в положении для набора высоты. Без оборотов двигателя и гидравлических регуляторов Йегер не может пошевелить хвост… Нос задран вверх на угол выше тридцати градусов… Все начинается снова… Снова штопор… Нет оборотов, нет энергии, нет больше воздушного тормоза, а остается лишь скорость – сто восемьдесят узлов… Он уже на высоте двенадцать тысяч футов… Восемь тысяч футов, над какой-то фермой… И уже не помогут ни учебник, ни старые трюки, ни двадцать лет службы в военной авиации… «Избран или проклят! Нужная вещь может лопнуть по любому шву!» Чак не выбрасывался с парашютом с того дня, как его сбили над Германией, ему тогда было двадцать лет. «Я попробовал А! Я попробовал В! Я попробовал С!» Одиннадцать… семь тысяч футов до фермы… Йегер сжимается в комок, тянется под сиденье за пусковым кольцом и дергает его… Его выбрасывает из кабины с такой силой, что он испытывает что-то вроде контузии… Он ничего не видит… Толчок в спину… Это сиденье отделилось от него и от парашютного устройства… В голове помаленьку проясняется… Он высоко в воздухе, в своем скафандре, и смотрит через щиток шлема… Каждая секунда кажется полковнику чудовищно долгой… бесконечной… до чего же медленное движение… Йегер висит высоко в воздухе, в невесомости. – Корабль падает со скоростью около ста миль в час, а ракета катапультирования подбросила его вверх со скоростью девяносто миль в час… В семи тысячах футов над пустыней наступает невесомость. Рядом проплывает его кресло… Оно обращено к нему торцом, нижней частью… Красная дыра., углубление, где раньше находился механизм катапультирования… Из него капают огненно-красные капли… лава… остатки ракетного топлива… Оно сверкает и сочится из этой впадины. В следующий момент они оба летят вниз – пилот и кресло… На парашютном устройстве имеется оболочка, к которой прикреплен стабилизирующий парашют, – он снимает оболочку таким образом, чтобы главный парашют раскрывался постепенно и не повредил спину пилота в момент, когда раскрывается купол. Это устройство предназначено для катапультирования на скорости четыреста-пятьсот миль в час, но Йегер движется на скорости лишь около ста семидесяти пяти. В эти бесконечные несколько секунд стропы парашюта распрямляются, а Йегер, сиденье и сверкающая красная впадина вместе проплывают по воздуху… Но теперь кресло летит сверху… на парашютных стропах! Сиденье зацепилось за парашютные стропы, а капающая лава прожигает их… Еще одна бесконечная секунда… Йегер резко дергает плечами вверх – купол парашюта раскрывается, и в этот самый момент лава брызжет в смотровой щиток его шлема Что-то колет его в глаз… Он ничего не видит… Левый глаз залит кровью… Она льется по лицу, а лицо… охвачено пламенем. Господи! сиденье… Дерганье парашюта резко снизило скорость, но сиденье продолжало падать. Оно выпало из строп и врезалось торцом прямо в щиток… сто восемьдесят фунтов металла. Они пробили насквозь двойной смотровой щиток. Йегер горит! Внутри шлема – раскаленная ракетная лава«. Сиденье куда-то подевалось… Он не может разглядеть – кровь струится из левого глаза, а шлем наполнен дымом. Резина! Это затычка между шлемом и скафандром… Она загорелась… И ракетное топливо не гаснет… Йегер чувствует стремительное движение… Он даже может его слышать… Вся левая часть шлема охвачена пламенем… Языки пламени лижут его шею и левую сторону лица… Кислород! Горящее топливо прожгло резиновую затычку автоматической подачи кислорода, и кислород хлынул в шлем, в лицо пилота. Стопроцентный кислород! О боже! Теперь лава горит просто адским пламенем… Все, что может гореть, охвачено огнем. А остальное – плавится. Хотя в щитке и пробита дыра, шлем все равно полон дыма. Йегер задыхается… совсем ничего не видит… Левая половина головы в пламени… Он поднимает вверх левую руку… Перчатки скафандра пристегнуты к рукаву… Он просовывает руку через дыру в щитке и пытается, действуя ею как черпаком, подогнать воздух ко рту… Языки пламени… Они повсюду… Пламя охватывает перчатку – в том месте, где она соприкасается с лицом… Пламя просто пожирает ее… Указательный палец загорается… Черт возьми, его собственный палец горит! Но он не может им пошевелить… Немного воздуха! А остальное не важно… Он наглотался дыма… Нужно открыть смотровой щиток… Но тот помят… Йегер заключен в маленький сломанный шар и умирает в облаке своей собственной горящей плоти. Что за вонь! Резина и человеческая кожа… Нужно открыть щиток… Иначе не остается выхода. А щиток начисто разбит… Йегер просовывает обе руки снизу… Чудовищное усилие… Щиток поднимается… Спасение!.. Волна воздуха смывает все – дым, пламя… Горение прекращается. Он может дышать. Он может видеть правым глазом. Пустыня, заросли мескито, сиротливые деревья Джошуа медленно надвигаются на летчика… Он не может открыть левый глаз… Теперь он чувствует боль… Боль. Полголовы обожжено… Но это не самое худшее… Проклятый палец! Господи! Йегер узнает местность, он пролетал над нею миллион раз… Вон шоссе 466, а вон его пересекает трасса 6… Левая перчатка практически сгорела… Перчатка и левый указательный палец… их невозможно различить… Похоже, будто они сгорели в духовке… Он недалеко от базы… Да что же такое с этим пальцем… Он уже почти приземлился… Йегер готовится… Ужасный толчок… Он опускается на мескито, оглядывает пустыню одним глазом… Он встает… Черт побери! Он цел! Он едва может пошевелить левой рукой. Проклятый палец – до чего же больно. И еще – целых полголовы охвачено огнем… Он начинает освобождаться от парашютной «сбруи», сворачивает парашют. Все как положено». Некоторые из стропов почти расплавились от лавы… Йегеру по-прежнему кажется, будто голова еще горит… Боль идет откуда-то изнутри… Но ему надо снять шлем… Ужасная операция… Полковник не решается притронуться к голове… Она кажется просто огромной… Кто-то бежит к нему… Это парень лет двадцати – он спускается с шоссе. Парнишка подбегает поближе, рот у него изумленно раскрывается, он смотрит на Йегера с ужасом…