— Давай-ка еще, — сказал Нуркин, открывая бар. — А что касается Александра... Там ничего такого, все нормально. Просто изменился он, на него это... — Нуркин покрутил рукой в воздухе, — на него это слишком повлияло. Я ему верю. Но уже не с закрытыми глазами. Вор в законе и прочее... Он стал немножко заносчивым. А это ведет к ошибкам.
— Что-то серьезное?
— Пока нет. Мелочи. Упустил какого-то засранца, сына другого засранца — того, которого давно следовало прищучить. Оба где-то здесь, под боком. Сашка говорит, что ищет, но, если б искал, — уже нашел бы. Он от меня что-то скрывает. Обидно.
— Я все понял, — сказал Кокошин. — Он мне и в той жизни не нравился. Хорошо, что предупредил, я к нему присмотрюсь. А за ракеты не беспокойся. Наша «Аврора» на запасном пути, и Шурик о ней не узнает. Слово офицера, — улыбнувшись, добавил полковник.
Кокошин сказал: «слово офицера». И, кажется, при этом улыбнулся.
Немаляев медленно снял наушники и бросил их на стол. Магнитофон продолжал записывать — на втором аппарате тем временем меняли бобину.
Студия находилась в доме напротив, так что Нуркина можно было еще и фотографировать, но на это Немаляев указаний не давал. Ему вполне хватало фонотеки: левый шкаф — треп Нуркина в квартире, правый — в машине. Оставалась еще мертвая зона — улица и различные места, которые тот посещал, но Немаляев не думал, что Влад станет изрекать какие-то эпохальные вещи на ходу.
В некоторых случаях, например, когда Нуркин ходил к профессору Крючковскому, он сам записывал все беседы и сам же вручал Немаляеву пленки. Немаляев складывал микрокассеты на отдельную полочку — рядом с большими катушками они смотрелись неуместно. На этих кассетах было много всякого разного, подчас — натуральный компромат. Немаляев удивлялся, как легко и безоглядно Влад отдавал ему эти записи, и, уж конечно, не сомневался в их подлинности. До сегодняшнего дня.
Он взял со стола наушники и, не надевая, поднес к левому уху. Кокошин, судя по голосу, был уже прилично пьян. Он без остановки рассказывал казарменные анекдоты, а Нуркин наверняка продолжал рисовать свои дурацкие решетки.
Немаляев хлопнул в ладоши, требуя внимания. Трое операторов, поджарых юнцов с нечесаными патлами, развернулись в креслах и дисциплинированно замерли.
— Так, братцы шпионы. Кто из вас может провести экспертизу? Быстро и грамотно.
— На вашей технике — любой, — сказал тот, что сидел ближе.
— Вот ты, любой, и иди сюда. Возьми на полке кассеты, вон те, маленькие, и проверь. Сколько тебе нужно?
— Смотря что проверять.
— Не знаю.
— Тогда и я не знаю, — бесхитростно ответил юноша, унося кассеты.
— Ишь ты... — проронил Немаляев.
Эта непосредственность его сначала бесила, потом развлекала и наконец стала доставлять какое-то необъяснимое удовольствие. Малышовка — а про себя он их называл только так — была самой странной командой из всех, что он видел. И, не исключено, самой сильной. Немаляев не мог представить себе мир, где эти ребята выросли, где их с шести лет готовили к диверсионно-разведывательной работе и где она, их работа, активно использовалась.
В своем слое они погибли одновременно — все пятеро — и, оказавшись здесь, в течение двух дней вновь собрались в команду. Прежде чем он нашел с малышовкой взаимопонимание, между ними легла кровь.
Он их простил. Возможно, из-за того, что кодекс чести старого уголовника воевать с сопляками не позволял, возможно — потому, что Немаляев сразу понял, насколько они могут быть полезны. Телекамеры, установленные в бункере, зафиксировали, как один из малышей сломал позвоночник камээсу по самбо, вскрыл кодовый замок и, опередив автоматную очередь, сосватал еще два трупа. Все — за сто двадцать секунд. Нормальный взрослый за это время и в уборную сходить не успеет. А семнадцатилетний юноша отправил на тот свет пару неплохих бойцов и с ними Маэстро.
Через неделю он снова объявился — у него уже была целая группа. Малышовка. Малыши умели собирать взрывные устройства, стрелять с обеих рук и лазать по стенам, но они не знали, как жить в чужом мире. Они привыкли работать по специальности, и убить президента для каждого из них было проще, чем постирать себе носки.
Друзьями он и эти ребята не стали. Немаляев и малыши — какая между ними может быть дружба? Они не стали даже попутчиками, поскольку собственного пути малыши не имели. Это был симбиоз поколений, временное перемирие между старым волком и молодыми волкодавами, и никто не хотел заглядывать вперед — там не было ничего, кроме большой грызни.
В дверь позвонили. В студии постоянно дежурило три-четыре человека, и ключи, по обоюдной договоренности, на улицу не выносились. На деле это означало, что дубликат есть у каждого, но никто им не пользуется. И Немаляев, и пятеро малышей осознавали, что их альянс держится исключительно на доверии.
— Сан Саньл, это они! — крикнул из прихожей Кирилл.
Главный Малыш, так его про себя окрестил Немаляев. В глаза он его не называл никак, в этом не было необходимости. Просто «ты». Иногда — «братец шпион». Тот самый братец, что свернул шею Маэстро. А двумя минутами раньше придушил некую женщину. Зная, что она его мать — и в этом слое, и, естественно, в любом другом. Похоже, малышей с детства оторвали от семьи, и их отношение к родным было не слишком трепетным.
Кириллу было семнадцать, ровно на столько он и выглядел. Он носил длинную косую челку, все время спадавшую на левый глаз, и узкие темные очки, делавшие лицо худым и хищным. На верхней губе у него была большая родинка, от которой, по мнению Немаляева, стоило бы избавиться.
— Это они, Сан Саныч. К заварухе у Никитских ворот причастны люди сотника. Самого его там не было, но бабы те же. И еще несколько человек. С кем стрелялись, неизвестно, это вам у ментов справиться надо. Думаю, их пасли.
— Кто их мог пасти, если не мы? — возмутился Немаляев.
— Москва большая.
— Шуму много было?
— Сейчас везде шум. На окраинах магазины громить начинают.
Немаляев махнул рукой и перешел во вторую комнату, оборудованную под лабораторию.
— Как дела, братец?
— Я закончил. — Малыш за компьютером повернулся и двинул к нему стопку кассет. — Здесь все чисто.
— Да? Порадовал.
— А здесь не очень, — сказал малыш, кладя на стол еще две коробочки. — Вот на этой обычная склейка. В смысле монтаж. Изъято, как минимум, три куска, последний — довольно продолжительный. По косвенным признакам, минут на десять. А на этой, Сан Саныч, вообще беда. Полностью сфальсифицирована.
— Не понял, повтори.
— А чего повторять? Этого разговора не было. Вернее, он был, но специально на микрофон. Имеется в виду, что беседа проходила в ресторане, на самом деле — в парке или в лесу. То есть два человека сели на пенек и набрехали сорок пять минут всякой ерунды. А рядом играла запись из настоящего кабака. Только кабак писали поздно вечером, а встреча была около полудня, это из разговора следует. Короче, топорней некуда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});