Читать интересную книгу Осада - Иван Алексеев

– Что он сказал? – нетерпеливо воскликнул король.

– Непочтительно отозвался о моей… и вашей матушке и прочих родственниках, ваше величество! – запинаясь и подбирая слова, неуверенно пробормотал толмач.

– Они предпочитают умереть за своего тирана-царя? – удивленно произнес король Стефан. – Ну и дикий же народ! Скажи им еще раз, что их сейчас же расстреляют.

Толмач перевел. Пленные молчали, опустив глаза в землю. Казалось, что они шептали про себя последние молитвы.

– Ничего не понимаю! – раздраженно дернул плечом король, – Ладно бы упрямился только этот казак. Он наверняка язычник-ортодокс, или, как они себя называют, православный. Ему особо ненавистна наша истинная христианская вера, и он предпочитает смерть свету католической религии. Но почему татарин, мусульманин, исконный враг русских, равно ненавидящий всех христиан – и католиков, и православных, следует его примеру и гибнет за чуждую ему страну?

– Цивилизованным людям трудно понять дикарей и язычников, ваше величество! – первым нарушил затянувшееся молчание свиты гетман Замойский. – Некоторые татарские племена вот уже более ста лет верой и правдой служат русским царям. Видимо, они имеют примитивную психологию и, как хорошие собаки, признают лишь одного хозяина.

– Гетман похвалил или обругал татар? – шепотом спросил подскарбий стоявшего рядом с ним ксендза Пиотровского.

Ксендз, записывающий речи короля и гетмана для истории по поручению ордена иезуитов, опустил перо, оторвал глаза от свитка, развернутого на висевшей у него на шее дощечке для письма, и ответил на скользкий вопрос по-иезуитски блистательно:

– Великий гетман, как всегда, мудр!

– Увести и расстрелять! – прекращая разом все дискуссии, коротко приказал король.

Внезапно пан Анджей Голковский сделал шаг вперед и вновь упал на одно колено перед королем:

– Ваше величество, позвольте вашему верному слуге просить вас о королевской милости!

– Мы слушаем вас, пан ротмистр, – весьма любезно молвил король, жестом велев пану Анджею подняться с колена.

Голковский встал, прямо взглянул в глаза королю:

– Я осмелюсь просить ваше королевское величество не расстреливать этих пленных!

По рядам свиты чуть слышно, но отчетливо прошелестел возглас удивления. Сам король изумленно приподнял брови и слегка замешкался с ответом на совершенно неожиданную просьбу доблестного ротмистра, ранее не замеченного в христианском милосердии к своим противникам. Но, преодолев секундное замешательство, король нахмурился:

– Вы хотите помиловать наших заклятых врагов, пан Анджей? – довольно холодно осведомился он.

Голковский гордо вскинул голову, обвел глазами королевскую свиту. На лицах придворных, привыкших хранить бесстрастное выражение, явственно читались едва скрываемые ухмылки. А полковник немецких рейтар, барон фон Фаренсберг, и вовсе скривил губы в откровенной брезгливой насмешке. Позавчера, как только что вкратце доложил королю гетман, на ночном бивуаке, у Голковского и Фаренсберга вышел спор, едва не переросший в ссору.

Предметом спора стало рыцарство, прославляемое в песнях, звучавших вокруг походных костров. Голковский сотоварищи, как обычно, втайне нарушил королевский указ у себя в палатке и затем отправился гулять по лагерю. Поскольку объем нарушения составил пять бутылок, настроение у пана ротмистра было весьма приподнятым. Подсев к большому общему костру, пан Анджей, благоухая винными парами, принялся во весь голос подпевать самодеятельным войсковым менестрелям. Когда песня закончилась, Голковский громогласно начал восхвалять рыцарей прежних времен, выходивших в одиночку на честный бой с толпами неприятелей. По словам пана Анджея, именно такими и были его предки, шляхтичи в -надцатом поколении. И сам пан Анджей стремился во что бы то ни стало сравняться с ними воинскими подвигами. Рейтарский полковник, барон Фаренсберг, также сидевший у костра и, очевидно, не нарушавший королевских указов, неосторожно позволил себе иметь на лице скептическое выражение. Зоркое око пана Анджея, хотя и слегка затуманенное запретным зельем, заметило сей диссонанс. Пан прервал свою пламенную речь и весьма учтиво, хотя и требовательно, осведомился у господина полковника, согласен ли тот с изложенным. Фон Фаренсберг пожал плечами и вежливо ответил, что хотя его предки получили рыцарство еще во времена крестовых походов, он, как профессионал, считает все повести о рыцарях, побивающих каждым взмахом меча десяток неприятелей, детскими сказками. А воинскую славу своих благородных предков он, фон Фаренсберг, собирается приумножать пистольным огнем в плотном и ровном строю своих рейтар, слаженно выполняющих на поле боя сложные маневры. Пан Голковский возразил, что, по его мнению, стрельба из пистолей – удел плебеев, а настоящий кавалер должен разить врага благородным рыцарским клинком. Лишь появление коронного гетмана, соизволившего заглянуть на огонек к своим офицерам, прервало начавшуюся было ссору. Пан ротмистр счел за лучшее вовремя ретироваться, ибо гетман славился тонким чутьем, причем отнюдь не в военных и политических вопросах, а в отношении спиртных напитков. Стараясь не дышать в сторону гетмана, пан ротмистр с сопровождавшими его поручиками скрылся во мраке ночи.

Сейчас, стоя перед королем и его свитой, поборник древнего рыцарства, пан Голковский, решил дать своему оппоненту достойный ответ.

– Вы не так меня поняли, ваше величество, – ничуть не смущаясь королевского неудовольствия, продолжил он свою речь. – Я не прошу помиловать наших врагов. Я прошу не расстреливать их. Хотя у нас в войске найдется немало любителей стрельбы!

Этот тонкий и изящный намек поняли все, кому была известна суть спора Голковского с Фаренсбергом. Сам рейтарский полковник слегка помрачнел, с некоторой тревогой ожидая, что сейчас произнесет гусарский ротмистр, пан Анджей, хорошо известный в королевском войске своим буйным нравом и неожиданными дерзкими выходками.

– Раз вы, ваше величество, только что изволили с похвалой отозваться о рыцарских идеалах, начертанных на наших знаменах, позвольте мне в вашем присутствии сойтись с обоими неприятелями в сабельном поединке! – напыщенно произнес пан Голковский, смакуя каждое слово и втайне наслаждаясь изумлением всех присутствующих. – Я готов биться сразу с обоими. Если они победят, то, по законам рыцарства, ваше величество сможет даровать им жизнь и свободу!

Король Стефан некоторое время молча взирал на стоявшего перед ним пана Голковского, словно пытаясь понять, все ли в порядке с головой у доблестного гусарского ротмистра. Тот спокойно выдержал королевский взгляд.

– Ну что ж, пан ротмистр, – наконец произнес король, вставая со своего походного кресла, заменявшего трон. – Во имя идеалов рыцарства я разрешаю вам этот поединок. Гетман! Велите собрать офицеров возле той ложбины. Пошлите туда роту пикинеров. Пусть возьмут сие импровизированное ристалище в кольцо. Зрители, включая нас самих, смогут с удобством расположиться на склонах ложбины и наблюдать сверху за подвигом пана Голковского. Ради такого примера рыцарской доблести я готов продлить время привала на полчаса.

Вскоре пан Анджей стоял на дне ложбины внутри оцепления с саблей в руке, наслаждаясь направленными на него восхищенными взорами сотен глаз. Зрители, оповещенные о необычном поединке, все прибывали. Они выкрикивали приветствия ротмистру, рукоплескали ему. Голковский, поворачиваясь во все стороны, кланялся в ответ. При этом он картинно разминал плечо, руку и кисть. Его сабля выписывала в воздухе стремительные сверкающие петли. Внезапно ротмистр замер на месте и даже прервал разминку, опустил саблю, в изумлении вытаращив глаза. В толпе зрителей, среди всевозможных мундиров и кирас, он вдруг заметил дамское платье. То, что это была именно дама, а не какая-нибудь маркитантка из обоза, наметанный глаз пана Анджея определил мгновенно и безошибочно. Но откуда она взялась в королевском войске? Женам и любым родственницам офицеров, даже высших начальников, было категорически запрещено следовать за войском, не говоря уж о посторонних женщинах. Пан Анджей, забыв о предстоящем поединке, терялся в догадках, невольно залюбовавшись прекрасной незнакомкой. А она была ослепительно хороша. Ее белокурые волосы, уложенные в пышную прическу, венчала сверкающая диадема. Малиновое бархатное платье, стоившее целое состояние, плотно облегало тонкий стройный стан, подчеркивало высокую грудь. Дама сидела в складном походном кресле, очевидно, епринесенном специально для нее, небрежно откинувшись назад и выставив из-под платья кончик изящной туфельки.

Поглощенный созерцанием таинственной красавицы, Голковский не обратил внимания на сопровождавших ее людей, плотным полукругом обступивших кресло. Впрочем, люди эти, пожалуй, действительно были самыми неприметными во всем королевском войске, ибо носили не пышные цветастые мундиры, а серые мышиного цвета камзолы. Только синий щит с серебряным шитьем, красовавшийся на груди, позволял вблизи отличить их от одетых в сермягу простолюдинов.