ручью – я хочу сказать, в лес, за можжевельником, – она взяла вместо своей его рубашку. У нас нет ни малейших оснований сомневаться в показаниях обвиняемой, до сих пор они успешно выдерживали проверку, то же самое и в данном случае: если бы она взяла рубашку из рук мужчины, это бы предполагало и совершение детоубийства, обвиняемая же не хочет, чтобы ее правдивость способствовала обвинению этого человека за несодеянное преступление. В общем, она вела себя на допросе чистосердечно и откровенно и не пожелала бросить тень на кого-либо другого. Эта ее черта – благородство – проявляется во всем: так, она самым тщательным образом, с большим старанием запеленала маленький детский трупик. В таком виде его и нашел в могиле ленсман.
Председатель – порядка ради – обращает внимание на то, что ленсман нашел могилу номер два, а ведь там похоронил ребенка Аксель.
– Да, это верно, и я очень благодарен господину председателю! – говорит защитник со всей подобающей юристу почтительностью. – Да, так оно и было. Но ведь Аксель сам заявил, что он всего лишь и сделал, что перенес тельце в новую могилу и там закопал его. Не подлежит также сомнению, что женщина умеет спеленать ребенка лучше, нежели мужчина, а кто спеленает его лучше всех? Конечно же мать своими нежными материнскими руками!
Председатель кивает головой.
– Дальше. Разве не могла эта девушка – если бы она была другого склада – разве не могла она похоронить ребенка голеньким? Я готов даже допустить, что она могла бы бросить его в мусорный ящик. Могла бы оставить его лежать на земле под деревом, и он бы замерз – конечно, в том случае, если б он уже не был мертв. Она могла, улучив минуту, сунуть его в горящую печь и сжечь. Могла отнести в Селланро и бросить в речку. Ничего такого эта мать не сделала, она запеленала мертвого ребеночка и похоронила его. И если, когда его нашли, он был аккуратно запеленат, значит его запеленала женщина, а не мужчина.
А теперь, – продолжал защитник, – присяжным предстоит решить, что же осталось от вины девицы Барбру. По совести, совсем немного, по моему глубокому убеждению как защитника, не осталось ничего. Правда, присяжные вправе судить ее за то, что она не заявила о случае смерти. Но ведь ребенок уже умер, произошло это в глуши, за много миль от пастора и ленсмана, и пусть он спит вечным сном в уютной могилке в лесу. Если преступлением является тот факт, что его похоронили там, то обвиняемая разделяет это преступление с отцом ребенка; но уж это преступление можно простить. Мы все более и более отходим от мысли карать людей за совершенные ими преступления, мы исправляем преступников. Это в прежние времена полагалось наказывать за все, что угодно, тогда надо всем царила мстительная заповедь Ветхого Завета: око за око, зуб за зуб! Но нет, дух современного законодательства уже не таков. Современное правосудие гуманно, оно в той или иной мере старается принять во внимание склад характера, присущий упомянутому лицу.
Не судите же строго эту девушку! – продолжал защитник. – Наша задача не в том, чтобы заполучить лишнего преступника, а в том, чтобы вернуть обществу доброго и полезного его члена.
Защитник указал, что на новом месте обвиняемая будет находиться под самым тщательным присмотром: супруга ленсмана Хейердала, много лет зная девицу Барбру и обладая богатым материнским опытом, широко раскрыла перед нею двери своего дома; и теперь присяжные должны взять на себя полную ответственность и либо осудить, либо оправдать ее. В заключение защитник выразил благодарность господину прокурору за то, что он не настаивал на обвинительном приговоре, проявив тем глубокое и гуманное понимание сути дела.
Защитник сел.
Остальная часть процедуры заняла совсем немного времени; судебное наставление председателя присяжным было повторением уже сказанного, рассматриваемого с двух точек зрения: краткое изложение содержания пьесы, сухое, скучное и весьма достойное. Прошло оно очень гладко, ведь и прокурор и защитник оба в своих речах вмешивались в сферу деятельности председателя, облегчив тем самым ему задачу.
Зажгли свет, две лампы вспыхнули под потолком скупым светом, при котором председатель, казалось, с трудом разбирает свои заметки. Он очень строго выразил свое неудовольствие тем, что о смерти ребенка не было сообщено властям; но, заметил он, в данных обстоятельствах это следовало бы поставить в вину скорее отцу, чем матери, – она была чересчур слаба. Таким образом, присяжным предстоит решить, имело ли место сокрытие родов и детоубийство. Он вновь рассказал им суть дела с самого начала. Затем последовали обычные в таких случаях разъяснения по поводу осознания возложенной на них ответственности, чем присяжные и без того были сыты по горло, и, наконец, небезызвестное уточнение, что в случае расхождения во мнениях решение принимается в пользу обвиняемого.
Теперь все было ясно.
Присяжные удалились из зала заседаний в соседнюю комнату. Совещаться. Им предстояло совещаться, сверяясь с вопросами, которые один из них захватил с собой. После пятиминутного отсутствия они вернулись, дав отрицательный ответ на все вопросы.
Нет, девица Барбру не убивала свое дитя.
Затем председатель обратился к присутствующим еще с несколькими словами и объявил, что девица Барбру свободна.
Публика покинула зал. Комедия окончилась…
Кто-то трогает Акселя Стрёма за руку, это Гейслер. Он говорит:
– Ну, вот ты и развязался с этим делом!
– Да, – проговорил Аксель.
– Только напрасно оторвали тебя от работы.
– Да, – снова ответил Аксель. Но он уже немного оправился и прибавил: – Мне радоваться надо, могли бы впутать в неприятности.
– Этого еще не хватало! – сказал Гейслер, напирая на каждое слово.
Отсюда Аксель заключил, что Гейслер принимал какое-то участие в деле, что не обошлось без его вмешательства. Бог знает, может, Гейслер и направлял все разбирательство и добился того результата, какого хотел. Кто его поймет.
Но как бы то ни было, Аксель сознавал, что весь день Гейслер был на его стороне.
– Спасибо вам, уж такое большое спасибо! – сказал он, протягивая руку.
– За что? – спросил Гейслер.
– Как же… как же – за все!
Гейслер оборвал его:
– Я ничего не сделал. Даже и не старался, не стоило того.
Но Гейслер, пожалуй, все же был не против этой благодарности, он словно дожидался ее и наконец получил.
– Мне сейчас недосуг говорить с тобой, – сказал он. – Ты едешь домой завтра? Вот и хорошо. Ну, будь здоров! – Гейслер направился вниз по улице…
На пароходе по дороге домой Аксель повстречался с ленсманом и его женой, с Барбру и двумя девушками-свидетельницами.
– Ну, – сказала ленсманша, –