Чувствовалось: ему стало легко, на душе было безоблачно и покойно. На краешке сознания маячили размытые образы тираннозавра, муравья-солдата, предприимчивого вождя Рыжих Красов и партайгеноссе Сталина, сумевшего поладить с товарищем Гитлером. И воспринимал их Станислав Гагарин не как пережитое им самим, а скорее принятое в сознание со страниц прочитанного романа или считанное с машинки содержание собственной рукописи.
— Вот вы и поднялись, — послышался голос Сталина справа.
Писатель повернулся и увидел вождя в обычном его наряде, только поверх френча с накладными карманами Иосиф Виссарионович повязал фартук Веры Васильевны.
— С возвращением в родные пенаты, — сказал Иосиф Виссарионович. — Считаете мой внешний, понимаешь, вид чересчур домашним?
Сочинитель пожал небольшую кисть протянутой ему Сталиным правой руки и со смущением, к которому примешивалось легкое раздражение, хмыкнул.
— Не могу привыкнуть к тому, что вы читаете мысли, товарищ Сталин, — объяснительно сказал он. — Возникает непривычный уровень общения.
— Странно, — улыбнулся Иосиф Виссарионович. — Мне казалось, что вам по душе объясняться без слов. Сами же подчеркиваете: вы из тех, кто понимает другого с полуслова, или даже без оных.
— Верно, — согласился Станислав Гагарин. — Но вы, товарищ Сталин, куда больший дока по этой части и догадались, что у меня разыгрался зверский аппетит.
— Потому-то я возился, понимаешь, все утро на кухне…
— А я думал…
— Вера Васильевна приехала? — сощурился, улыбаясь, вождь. — Пока нет. Она только приближается к Москве, и через полчаса станет на перрон Казанского вокзала. Ее встречает Юсов, привезет, понимаешь, на такси.
«А как же вы?» — хотел спросить писатель вождя, но вовремя прикусил язык, потом мысленно чертыхнулся: поскольку вопрос в голосе сформулирован, Сталину он, естественно, уже задан.
— Не надо дергаться, понимаешь, — назидательно поднял палец Иосиф Виссарионович. — Говорите и думайте свободно, не беспокоясь о том, прочитал я ваши мысли или нет. Тем более, мне давно известно: между тем, что вы думаете, и тем, что произносите вслух, большой разницы не бывает.
Садитесь за стол, молодой человек. Я приготовил для вас овсяную кашу по рецепту Веры Васильевны. Серьезную пищу принимать воздержитесь, ибо ломехузы три дня вас почти не кормили. Вы помните, кем были в минувших ипостасях?
— Смутно, — ответил Станислав Гагарин. — Но то, что я был вами, несомненно…
Товарищ Сталин мелко-мелко закашлялся. Вождь смеялся.
— Это вовсе не трудно — быть товарищем Сталиным, — сказал он, усаживаясь за кухонный стол напротив хозяина. — Каждый из нас, понимаешь, немножко товарищ Сталин. Вы ешьте, ешьте! Удалась овсяная каша? В Ином Мире я готовлю ее мистеру Черчиллю. Он же обучает меня искусству каменщика. Тут лорд Уинстон крупный, понимаешь, мастер.
— Точь-в-точь как варит моя жена, — улыбнулся писатель. — До сих пор это никому, кроме нее, не удавалось.
Сталин вздохнул.
— Что овсяная каша… Если бы мне или кому другому удавалось бы так удачно варить иную кашу. Тот процесс, за который я во время óно с юношеской, понимаешь, беззаветностью взялся, оказался далеко не простым, не однозначным и не всегда праведным, хотя он и казался нам таковым в молодые годы. Вот и кофе остыл… Давайте я подогрею.
«Он заботлив, как мой Верунчик», — подумал Станислав Гагарин и теперь уже без смущения увидел, что у Иосифа Виссарионовича благодарно блеснули желто-коричневые, тигриные глаза.
— Пока вы спали, я статью вашу вспомнил, — снова заговорил вождь, подлив писателю кофе в чашку. — Ту, что в «Дневнике Отечества» Второго тома «Ратных приключений». Вы о некоем сальеризме обмолвились, сопоставляя сие явление с моей личностью. В каком смысле, понимаешь, вы хотели высказаться подобным образом?
Станислав Гагарин отпил глоток кофе и отодвинул чашку.
— Как вам сказать… Теперь, после личного знакомства с вами я бы этого не написал, Иосиф Виссарионович. Конечно, вы не тот Сталин, который похоронен у Кремлевской стены, но все же, все же… А про сальеризм я написал… Ну в том смысле, что вы завидовали гению Ленина и, будучи неспособным создать нечто, свое, старались похерить все, что исходило от Старика.
«Не слишком ли я с ним резок?» — подумал писатель.
— Нет, в самый раз, — вслух заверил его вождь. — Обычный ход размышлений, утвердившийся, понимаешь, в сознании ваших людей после Двадцатого съезда партии. Это все Микита наколбасил, тот еще догматик, ему бы гопак в сельском клубе плясать, а не политикой заниматься. Впрочем, человек он добрый. Мы с ним на Том Свете играем в шахматы. Оказывается, Хрущев — гениальный, понимаешь, шахматист, его никто еще не обыграл, ни Алехин, ни Капабланка, ни ваш покорный слуга.
— Вы играете в шахматы? — удивился Станислав Гагарин.
— Делю третье место с Рама Чана Дринком, — гордо выпрямился Иосиф Виссарионович. — Не слыхали? Древнеиндийский изобретатель шахмат. Но мы оба — щенки по сравнению с Микитой. Его никто еще, понимаешь, не обыграл. Так что же с сальеризмом?
— По-моему, бред это собачий…
— Нет, вовсе не бред, — возразил Сталин. — Тут есть нечто… Хотя, поверьте, Ленину я, товарищ Сталин, никогда не завидовал. Чувство раздражения, понимаешь, он у меня вызывал, это точно. Уже после его смерти, конечно. Вернее, раздражали надутые фанфароны из его окружения. Они так неудержимо кичились близостью к нему, нещадно эксплуатировали память об Ильиче… Словом, вы меня понимаете.
— Понимаю, — просто сказал Станислав Гагарин.
Ну и хорошо. Тогда я вам другое скажу. Обвинение в сальеризме немыслимо еще и потому, что я… Ладно, открою вам собственную, самую, пожалуй, сокровенную тайну.
— Подождите! — остановил его писатель. — Мне пришло в голову сейчас, что сам пойму это по дороге в Россарио из Санта-Фе, когда мы окажемся через месяц вместе с Верой в Аргентине. Не так ли?
— Совершенно верно, — согласился Сталин. — У вас с собой будет рукопись романа Слепухина «Пантократор», где автор довольно четко сформулировал, понимаешь, идею, которой я хочу с вами поделиться сейчас.
— Но ведь это некое нарушение законов детерминизма, причинности, одним словом, — растерянно проговорил писатель. — Вы хотите рассказать мне нечто сейчас, в апреле 1990 года, поведать то, до чего я сам додумался в мае? Не вяжется…
— А что у нас с вами вяжется в этом необыкновенном, понимаешь, романе? — усмехнулся вождь. — Тогда, в Аргентине, вы покинули Санта-Фе и двинулись на юго-восток, в Россарио, а утреннее солнце было не перед вами, а за кормой автобуса…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});