Вызывающе глядя на него, она не сказала больше ничего, пока не удостоверилась, что он не будет подходить ближе. Он выглядел не менее опасным, чем раньше, но, похоже, решил выслушать ее объяснения.
— Речь идет о чести, — уже тише промолвила она, собрав все свое достоинство. — Став вашей женой, я не позволила бы ни одному мужчине прикоснуться ко мне, даже если бы очень любила его. Меня так воспитали люди, для которых честь и верность превыше всего. И лорд Ловелл никогда бы не попытался соблазнить меня. Даже его злейшие враги никогда не обвиняли его в бесчестье. Он отважный человек, который все еще верит в умирающий кодекс рыцарства, как верил наш покойный король и как ваш, который смог нарушить святость убежища, чтобы захватить своего врага, — не верит.
— Богом клянусь…
Она поспешно прервала его:
— Мне не следовало говорить последние слова, Николас, но Ловелл действительно верит в рыцарский кодекс и следует ему. Он самый верный из всех последователей Ричарда, и поэтому, сэр, вы можете быть уверены, что он не мог бы воспользоваться мной, которой покровительствовал его король. И кроме того, Ловелл никогда не предал бы человека, который, пусть и сам того не зная, дал ему убежище.
Он слушал как бы нехотя. Когда она упомянула о верности Ловелла Ричарду, его взгляд стал суровее, а когда замолчала, в его глазах плясали веселые искорки.
— Вы позволяете себе смеяться надо мной? — возмутилась она, упирая руки в бока.
Он покачал головой:
— Я не смеюсь, мадам, но вы должны благодарить небеса, что я могу найти что-то забавное в вашем заявлении. Получение приюта Ловеллом от меня в моем собственном замке является достаточной причиной поверить, что он не предаст меня, разве не смешно?
Она улыбнулась, осознав иронию, но смотрела на него настороженно, не зная, поверил он ей или нет. Но он все молчал, и, не в силах больше терпеть, она выпалила:
— Ребенок ваш, Николас! Я не сказала вам о своем положении раньше, потому что боялась, что вы не позволите мне путешествовать, а я больше всего на свете хотела приехать в Лондон. А ведьма Мэдлин вообще не имела права рассказывать вам!
Он подошел к ней, нежно обнял и, привлекая к себе, успокоил:
— Она не собиралась рассказывать мне, но, дорогая, вы же знаете, какая она. Слова просто вылетают из нее, когда она меньше всего этого ожидает.
— Я поняла, что вы злитесь, еще когда вы говорили с королем. — Элис положила голову ему на грудь. — Я не знала, что случилось, но я учусь распознавать интонации вашего голоса, и, хотя вы говорили спокойно, я знала, что что-то неладно. А когда вы забрали письмо, ваш гнев напомнил мне о той ужасной ночи в Бертоне, когда вы страшно рассердились на меня. Тогда я думала, что не смогу… не смогу…
— Укротить меня своими женскими уловками? — Он отстранил ее и заглянул ей в глаза. — Мои недолгие опасения насчет Ловелла, — объяснил он, — и ребенка — только часть целого, потому что, как бы галантно он ни вел себя, ему незачем переписываться с вами. Вы не должны общаться с ним, мадам, и тем более предоставлять ему убежище всегда, когда появляется такая возможность. Клянусь распятием, мне трудно понять, почему он подвергает себя такой опасности. Почему он так уверен в вас, если действительно не имеет никакого романтического интереса?
— Но я говорю правду! Я даю вам слово, Николас.
— И я верю вам, так что, может быть, вы объясните мне, почему, не имея такого интереса к вам, он сообщает, что какое-то время не будет писать, поскольку сейчас находится у Маргарет и собирается вскоре предпринять небольшую поездку в Ирландию, чтобы устроить там какую-то злую выходку, которая, несомненно, досадит нашему королю.
Его тон снова стал угрожающим, и она ответила осторожно:
— Я не знаю, что он имеет в виду. Он не писал мне больше ничего, а раньше говорил только, что собирается во Фландрию, к сестре Ричарда, Маргарите Бургундской.
Николас нахмурился.
— Если бы он находился сейчас в Англии, я бы считал его ответственным за некоторые слухи, дошедшие до нас, что юный граф Уорвик сбежал из Тауэра.
— Недди? Но он же не делал ничего такого, правда ведь? Честно говоря, я бы услышала о подобном факте раньше. Ведь он не сбежал?
— Нет, он все еще там, но мои люди слышали такие разговоры во многих графствах. И, — добавил он, встряхивая ее за плечи, — я помню о тех ваших так называемых братьях. Ваши объяснения, когда я надавил на вас, достаточно правдоподобны, и я не говорил о них никому, но теперь мне пришло в голову, что я никогда не просил вас дать слово чести, что вы не знаете ничего больше, чем признались тогда. — Она замерла в испуге, а он добавил сухо:
— Я не буду сейчас требовать от вас ответа, мадам. Я тоже уважаю верность во всех проявлениях, но ваши маленькие интриги опасны. Оставьте их вдовствующей королеве и ей подобным. Почувствовав облегчение, Элис поблагодарила Бога, что гроза прошла.
— Значит, Элизабет опять строит козни? — спросила она. Он пожал плечами.
— У леди Вудвилл репутация интриганки. Мне говорили, что она не может удержаться, чтобы не приложить руку к каждой интриге, попавшей в ее поле зрения.
— Боже мой, сэр, когда ее собственную дочь уже называют королевой и вот-вот коронуют как…
— Она не получит никакой коронации, пока Гарри не убедится, что сам имеет право сидеть на троне. Он не хочет, чтобы его народ когда-нибудь сказал, что он получил право на трон через жену, что он только хочет соединить свою Алую розу с ее Белой.
— Но люди будут роптать, как и раньше, пока он не даст ей корону, а даже если и нет, принц Артур — внук вдовствующей королевы. Она не будет интриговать против него или против его матери.
— Надеюсь, вы правы, — мрачно бросил он и отвернулся от нее, как бы отдалившись эмоционально, но Элис не могла отказаться от своих убеждений, чтобы угодить ему. И все-таки она почувствовала себя покинутой. Повернувшись к ней снова, Николас признался:
— Я вел себя как негодяй, напугав вас сегодня, милая. Я никогда не смог бы на самом деле причинить вам боль. Я не жду, что вы поверите мне, после того как я сам не поверил вам, но, может быть, вы когда-нибудь поверите, что я не предам вас.
В комнате стало тихо. В камине вдруг упало полено и рассыпалось искрами. Они оба вздрогнули.
Элис почувствовала, как к горлу подступили слезы. Он только один раз спрашивал ее о таинственных мальчиках и принял ее предположение о сыновьях какой-то йоркистской семьи. Она понимала, что он может знать или по крайней мере подозревать больше, чем она рассказала ему. Но Элис не сомневалась ни в нем, ни в его верности Тюдору, хотя инстинктивно, чувствовала, что может доверять ему. Однако слишком многое поставлено на карту, чтобы она могла доверить ему секрет, который не принадлежал ей одной. Элис знала, что он сделает все, чтобы защитить ее и их еще не рожденного ребенка от королевского гнева, но его непоколебимая преданность Тюдору может вынудить его сообщить о существовании живого принца Йорков, который станет угрожать короне Тюдора.