Чтобы показать, сколь значительной была в 1930-х годах роль людей еврейского происхождения в жизни столицы СССР, обратимся к такой, без сомнения, важной области, как литература, - к доподлинно известному нам национальному составу Московской организации ССП (Союза советских писателей), точнее, наиболее ".влиятельной" ее части.
На первый взгляд может показаться, что это "перескакивание" от ОГПУ-НКВД к ССП неоправданно. Но можно привести целый ряд доводов, убеждающих в логичности такого сопоставления. Для начала вспомним хотя бы о том, что среди деятелей литературы того времени было немало людей, имевших опыт работы в ВЧК-ОГПУ-НКВД, - скажем, И. Э. Бабель, О. М. Брик, А. Веселый (Н. И. Кочкуров), Б. Волин (Б. М. Фрадкин), И. Ф. Жига, Г. Лелевич (Л. Г. Калмансон), Н. Г. Свирин, А. И. Тарасов-Родионов и т.д.
Далее, своего рода "единство" с ОГПУ продемонстрировала большая группа писателей, побывавшая в августе 1933 года в концлагере Беломорканала, чтобы воспеть затем работу "чекистов" в широко известной книге, где выступили тридцать пять писателей во главе с А. М. Горьким.
Уместно привести также позднейшие (конца 1950-х-начала 1960-х годов) рассуждения писателя В. С. Гроссмана о И. Э. Бабеле и других: "Зачем он встречал Новый год в семье Ежова?.. Почему таких необыкновенных людей - его (Бабеля. - В.К.), Маяковского, Багрицкого - так влекло к себе ГПУ? Что это - обаяние силы, власти?"292
Особой "загадки" здесь нет, ибо Бабель сам служил в ВЧК, одним из наиболее близких Маяковскому людей был следователь ВЧК-ОГПУ и друг зампреда ОГПУ Агранова Осип Брик, Багрицкий же с чувством восклицал в стихах:
Механики, чекисты, рыбоводы,
Я ваш товарищ, мы одной породы...
и т.д.
Уже из этого, полагаю, ясно, что "сопоставление" ОГПУ-НКВД и ССП того времени не является чем-то несообразным. Что же касается национального состава "ведущей" части писателей Москвы, о нем есть точные сведения. Речь идет при этом не вообще о писателях, а о тех из них, которые имели тогда достаточно высокий официальный статус и потому в 1934 году стали делегатами всячески прославлявшегося писательского съезда, торжественно заседавшего шестнадцать дней - с 17 августа по 1 сентября.
Московская делегация была самой многолюдной: из общего числа около 600 делегатов съезда (со всей страны, от всех национальностей) к ней принадлежала почти треть-91 человек. (Следует иметь в виду, что в опубликованном тогда "мандатной комиссией" съезда подсчете указана цифра 175, но здесь же оговорено: "не все анкеты удалось полностью обработать", и, согласно поименному списку делегатов, от Москвы участвовало в съезде на 16 человек больше)293.
Национальный состав московских делегатов таков: русские - 92, евреи 72, а большинство остальных - это жившие в Москве иностранные "революционные" авторы (5 поляков, 3 венгра, 2 немца, 2 латыша, 1 грек, 1 итальянец; в кадрах НКВД, как мы видели, тоже было немало иностранцев). И если учесть, что население Москвы насчитывало к 1934 году 3 млн. 205 тыс. русских и 241,7 тыс. евреев, "пропорция" получается следующая: один делегат-русский приходился (3205 тыс.: 92) на 34,8 тысячи русских жителей Москвы, а один делегат-еврей (241,7 тыс.: 72) - на 3,3 тысячи московских евреев... Из этого, в сущности, следует, что евреи тогда были в десять раз более способны занять весомое положение в литературе, нежели русские, хотя ведь именно русские за предшествующие Революции сто лет создали одну из величайших и богатейших литератур мира!..
Но проблема проясняется, если вспомнить, что делегатами съезда 1934 года не являлись, например, Анна Ахматова, Михаил Булгаков, Павел Васильев, Николай Заболоцкий, Сергей Клычков, Николай Клюев (он был арестован за полгода до съезда), Михаил Кузмин, Андрей Платонов, - без которых нельзя себе представить русскую литературу того времени, - а также множество других значительных писателей.
Стихослагатель Безыменский заявил на съезде: "В стихах типа Клюева и Клычкова... мы видим... воспевание косности и рутины при охаивании всего... большевистского... Под видом "инфантилизма" и нарочитого юродства Заболоцкий издевался над нами... Стихи П. Васильева в большинстве своем поднимают и живописуют образы кулаков..."294
Не было, понятно, на съезде и наиболее выдающихся русских мыслителей, органически связанных (как это вообще присуще русской мысли) с литературой, - Михаила Бахтина, Алексея Лосева, Павла Флоренского, которые к тому времени были репрессированы... На съезде задавали тон совсем другие "идеологи" - Иоганн Альтман, Михаил Кольцов (Фридлянд), Исай Лежнев (Альтшулер), Карл Радек (Собельсон) и т.п.
Виктор Шкловский провозгласил на одном из первых заседаний съезда: "Я сегодня чувствую, как разгорается съезд, и, я думаю, мы должны чувствовать, что если бы сюда пришел Федор Михайлович, то мы могли бы судить его как наследники человечества, как люди, которые судят изменника, как люди, которые сегодня отвечают за будущее мира. Ф. М. Достоевского нельзя понять вне революции и нельзя понять иначе, как изменника"295.
В данном случае в типичной для Шкловского претенциозной риторике выразился весьма существенный смысл: литературу необходимо отсечь от Достоевского и, в конечном счете, от всего наиболее глубокого в русской литературе.
Накануне съезда вышла книга его активного делегата И. Лежнева (Альтшулера) "Записки современника", где было немало проклятий в адрес Достоевского и выдвигалось четкое требование: "...пора бросить набившие оскомину пустые разговоры о добре и зле по Толстому и Достоевскому"296. Вскоре И. Лежнев при содействии Давида Заславского добился - вопреки даже воле самого Горького! - запрета издания "Бесов" Достоевского (запрет этот действовал затем более двадцати лет).
Как уже сказано, меня наверняка обвинят в тенденциозном подборе имен и фактов, предпринятом в "антисемитских" целях. Однако ситуация 1930-х годов такова, что подобные обвинения могут предъявлять либо совершенно бесчестные, либо попросту не блещущие умом оппоненты. Чтобы доказать это, обращусь к суждениям одного обладавшего ясным умом писателя, размышлявшего впоследствии - на рубеже 1970-х-1980-х годов - о "вхождении" евреев в русскую жизнь и культуру. Он четко отграничил две принципиально различные "волны" в "русском еврействе" - дореволюционную и послереволюционную.