Читать интересную книгу Карпатская рапсодия - Бела Иллеш

— Сегодня Первое мая! — вздохнул я. — Совсем забыл!

Я всячески старался выглядеть мужественным, как полагается солдату. Но как ни старался, все же не смог сдержать слез. Мне хотелось вновь заняться организацией Красной гвардии, но из этого ничего не вышло. После обеда, когда я должен был выехать на праздник к русинам, мне стало вдруг плохо. Измерили температуру: 39°. Вечером термометр показал еще больше. Я потерял сознание и пришел в себя только спустя восемь дней — в Уйпеште, в госпитале Каройи.

Из госпиталя я вышел 24 июня утром, в тот самый день, во второй половине которого мониторы под красно-бело-зелеными флагами обстреляли красный Уйпешт со стороны Дуная.

На фронте я находился рядом со стариком Кальманом.

— Ну, Геза, — спросил меня старик, когда перестрелка на несколько минут утихла, — не лучше ли было бы тебе избрать какое-нибудь более мирное и выгодное мировоззрение?

— Жизнь прекраснее, чем я предполагал, — ответил я с соответствующим нашему положению и моему настроению пафосом.

— Гм! — Кальман вытер потный лоб большим клетчатым носовым платком. — Если бы сейчас перед тобой появился всемогущий бог и спросил: «Ну, дорогой Балинт, чего бы тебе хотелось?» — что бы ты попросил у него?

— Стакан холодной воды!

Стакан холодной воды я получил. Но не от всемогущего бога, а от Эржи Кальман, пришедшей на передовую линию с огромным кувшином в руках.

Утолив нашу жажду водой, Эржи Кальман, для утоления собственной жажды, схватила винтовку и стала стрелять, но ее тут же убило тремя попавшими ей в лоб пулеметными пулями.

Спустя час я опять находился в госпитале Каройи. У меня извлекли из левого плеча две пули.

В довершение трагикомического сплетения обстоятельств, я вышел из госпиталя, охваченный жаждой борьбы, в тот день, когда Венгерская Советская республика пала.

После трехнедельного странствования — то поездом, то на крестьянских телегах, то пешком — я очутился в Вене.

1 мая 1919 года

После окончания наменьского сражения управляющий имением графа Шенборна, Сабольч Кавашши, добился разрешения тарпинским и наменьским кулакам осмотреть вместе с чешскими и румынскими солдатами поле битвы. Кавашши, которому было около сорока пяти лет, рано постаревший от сытой жизни и множества любовных похождений, Кавашши, который давно считался пожилым человеком и который много времени проводил в постели из-за слабости сердца и сильной подагры, — в бурях последнего года сильно помолодел. Когда габсбургская монархия рухнула и народ Подкарпатского края прогнал из деревень старост и жандармов, Кавашши скрылся в Мункаче, где жил в полном уединении. Но когда в феврале 1919 года в Подкарпатский край пришел через Верецкинский проход отряд польских легионеров, чтобы завоевать для Польши русинские земли, Кавашши появился снова. Он был одним из организаторов армии добровольцев, прогнавших поляков обратно в Галицию. С этого времени Кавашши установил постоянную связь с бывшими офицерами, находившимися в Мункаче и Берегсасе. Когда 21 марта 1919 года в Будапеште была провозглашена пролетарская диктатура, а в Подкарпатском крае Микола Петрушевич, Янош Фоти, Тамаш Эсе, Игнац Моргенштерн и Геза Балинт создали Русинскую Красную гвардию — Кавашши буквально ушел «в подполье». Он жил в деревне Намень, в погребе старосты Варади. Отсюда он поддерживал связи с бывшими офицерами, которые организовали контрреволюцию изнутри, отсюда же он вошел в контакт с внешней контрреволюцией — с наступавшими из Кашши к востоку чехами и подвигавшимися из Марамароша к западу румынами. Тех и других он пригласил от имени патриотов в Будапешт. Вечером 30 апреля он приветствовал — на ломаном французском языке — вошедшего в Намень генерала Пари. Он ел и пил с румынскими и чешскими офицерами, а в полночь ему взбрело на ум приказать наменьским девушкам явиться в церковь, которая служила офицерам рестораном.

Генерал Пари разрешил кулакам убивать, но у них были другие намерения. Им хотелось схватить живыми несколько раненых — пять-шесть «красных бандитов», чтобы как следует «помучить их» — народу в назидание и показать тем самым миру, как подыхают «красные собаки».

— Этого можно, — говорили они, освещая лицо каждого раненого, — и этого тоже.

Остальных приканчивали чешские и румынские солдаты.

Троих «бандитов» нашли мертвыми. Четвертого, Миколу Петрушовича, захватили живым. Пятого искали напрасно.

Микола Петрушевич лежал без памяти на берегу Тисы. Из его трех ран текла кровь. Голова и туловище находились на песке, ноги — в воде. К великой радости наменьских и тарпинских кулаков, он еще дышал. Увидев, что кулаки хотят спасти красногвардейца, один из румынских жандармов с такой силой ударил ногой наменьского кулака Томпу, что тот упал навзничь.

— Хальт! — крикнул Томпа по-немецки.

Чешский солдат, поднявший уже винтовку, чтобы разбить голову раненому, отслужил когда-то так же, как и Томпа, четыре года в австрийской армии. Он инстинктивно повиновался австрийской команде. Когда минутное замешательство прошло, Томпа встал и протянул румынскому солдату свой украшенный бантиками кисет. Кроме него, пожертвовали своими кисетами еще три кулака и этим спасли жизнь Миколы Петрушевича.

К утру все убитые были убраны. Сняв с них одежду и башмаки, их всех одного за другим бросили в Тису. Таким способом чехи и румыны «похоронили» за один час около двух тысяч русинских красногвардейцев. Убитых же чешских и румынских солдат рано утром опустили в братскую могилу. По приказу Пари с похоронами очень торопились. После бурной ночи наступил день Первого мая.

Быстро добив раненых и убрав мертвых, чешские солдаты немедленно принялись за украшение полуразрушенной деревни. Украсили ее французскими и чехословацкими трехцветными флагами и красными знаменами. Так приказал председатель Совета министров Чехословацкой республики.

Премьер Тусар, посылая чешских и словацких солдат против Венгерской Советской республики, подчеркивал, что война ведется за настоящий социализм против «восточного» большевизма. Для того чтобы продемонстрировать эту свою точку зрения, правительство распорядилось, чтобы вся страна, а также и борющаяся за «настоящую» демократию армия отпраздновала день международной солидарности — Первое мая. На фронт выехали агитаторы.

— Хрен редьки не слаще! — говорили, глубоко вздыхая и громко ругаясь, наменьские и тарпинские кулаки, увидев в руках чешских солдат красные знамена.

Староста Варади, в уцелевший каким-то чудом дом которого поместили раненого Миколу Петрушевича, собственноручно сорвал водруженное на крышу дома красное знамя. Чешские солдаты задержали скверно ругавшегося старого крестьянина и повели под конвоем в здание школы, где помещался штаб.

Илона Варади побежала к Кавашши. Графский управляющий ущипнул щечку молодой женщины, но Варади отпустить отказался.

— Значит, и чехи такие же свиньи? Опять то же самое? Значит, и они такие же безбожные разбойники-большевики? — кричала Илона Варади.

— Брось политику, дочь! И главное — не ори. Твой отец дурак и потому заслужил это.

— Но…

— Никаких «но», — перебил ее сердито Кавашши. — Перед таким красным флагом, вывесить который велел французский генерал, я всегда снимаю шляпу и другим рекомендую делать то же самое.

Когда Илона рассказала охранявшим Миколу кулакам, что ей сказал Кавашши, кулаки, в злобе на графского управляющего и на чехов, тотчас же хотели покончить со своим пленником. Жизнь Миколы снова спас Томпа.

— Хальт! — крикнул Томпа по-немецки и, заслонив своим телом лежавшего на полу раненого, стал поучать остальных: — Если собаку выменяли на пса, то мы должны беречь этого мерзавца как зеницу ока. Тогда он может нам пригодиться. Если же управляющий Кавашши — а я так думаю — уважает этот красный флаг потому, что он — не настоящий красный флаг…

— Есть! — крикнул, ударив себя по лбу, кулак Шимончич, служивший четыре года на войне санитаром. — Я уже все знаю! Для того чтобы солдаты не заболевали настоящим тифом, от которого они могут умереть, им прививают какой-то слабый, безвредный тиф, который защищает от настоящего. Так же обстоит дело, наверное, и с этим чешским красным флагом. Его дают в руки солдат, чтобы они не тянулись за настоящим…

— Так и есть! — крикнул Томпа. — Давайте выпьем! А этого мерзавца, — он указал на Миколу, — я потом повешу собственными руками на красном флаге.

— Но сначала немного погладим его, — сказал Шимончич.

— Пей, брат, ней!

Кулаки пили и пели:

Избили старостуБольшой дубиной.Лежит наш старостаДа под рябиной.

Берег Тисы был занят румынами, которые изредка открывали пулеметный огонь по залегшим на другом берегу красным аванпостам. Румыны стреляли только для виду, вреда своему противнику они не причиняли. Красные же берегли боевые припасы и не отвечали на огонь.