Читать интересную книгу Когда исчезает страх - Петр Капица

— Кому это другим? — не без угрозы поинтересовалась Зося.

— Всяким разным, — отшутился Ян. — Кирилл знает, о ком я речь веду.

— Меня, надеюсь, не касается?

— Нет, боже упаси! Ты же неприкасаемая.

— Да. В этом ты убедишься… и не позже одиннадцати часов.

— Твои слова надо понять, как наказание? — спросил Ян.

— Наоборот — поощрение для добродетельных, — сверкнув глазами, ответила Зося.

Мария Николаевна оказалась белокурой толстушкой. На ней было такое же темно-синее платье военного покроя, как у Зоей, с серебристыми интендантскими погонами.

— Я очень рада посидеть с вами в столь торжественный день, — сказала она. — Зося Антоновна обо всем меня предупредила. Наши убеждения сходны, Кирилл Андреевич. Можете даже не занимать меня. Мы с вами просто будем добрыми друзьями, которых война неожиданно свела в Заполярье.

У Марии Николаевны был ясный и веселый взгляд. Она казалась предельно естественной. В ее поведении не наблюдалось ни чопорности синего чулка, ни жеманства застенчивых девиц, ни наигранной бесшабашности Зоей. Ничего искусственного. Она даже не подкрашивала губы. От нее веяло опрятностью и еще чем-то материнским. За столом сразу создалась дружеская и какая-то домашняя обстановка.

Мария Николаевна расставила вино и закуски по-своему, затем стала намазывать маслом хлеб, делать бутерброды, обильно уснащать их кружочками сочного лука и приговаривать:

— Это чтобы цинга не одолела.

После каждой выпитой рюмки она заставляла закусывать.

Ян с Зосей при ней не пикировались. И Кирилл старался быть покладистым. Мария Николаевна ему нравилась своей простотой и удивительной душевностью.

В порыве уважения он неловко поцеловал ей руку у запястья. При этом сильно смутился.

— Чего вы так покраснели? — спросила Мария Николаевна.

— За всю жизнь я впервые целую руку, — признался он. — У нас это почему-то считалось позорным. Теперь вижу, что был идиотом.

— Никогда не стыдитесь добрых порывов. Было бы ужасно, если бы люди не умели выражать их.

Зосе явно было скучно. В одиннадцатом часу она вдруг поднялась и, стараясь быть вежливой, сказала:

— А сейчас мы попросим мужчин проводить нас в общежитие и… отправиться к себе на аэродром. Пароход отходит в одиннадцать двадцать.

Чувствовалось, что она зла на Кирилла и Яна. Зося не так собиралась провести этот вечер.

Глава двадцать четвертая

В концлагере — среди немок, датчанок и француженок — о русских военнопленных женщинах вначале распространялись нелепейшие слухи. «Ротармейки» были для них представительницами иного, незнакомого мира, женщинами, сражавшимися с оружием в руках. Многие всерьез полагали, что русские, как древние амазонки, не имеют правой груди, могут скакать на диких степных конях и, стоя в седле, стрелять из ружей. При встречах «ротармеек» внимательно разглядывали, а некоторые датчанки даже пытались ощупывать их.

— Вот тебе и датчане! — возмущалась рослая санитарка Дуся Колпакова. — Хуже дикарок. Сколько еще некультурных на Западе…

Как-то после вечернего аппеля Юленька прибежала в барак и шепотом сказала Ирине:

— Там какая-то русская спрашивает старшую. Может, ты поговоришь с ней?

За тамбуром стояла женщина лет тридцати. Платка на ней не было. Короткие, чуть вьющиеся волосы чубиком свисали надо лбом. Смуглое скуластое лицо, с ямочкой на подбородке, располагало к себе не женской, а, скорей, мальчишеской смелостью.

— У нас нет старших, — сказала Ирина. — Чего вы хотите?

— Первым делом познакомиться… Ольга Новожилова, — представилась она. — Я из Орши, работала инженером в Западной Белоруссии. В здешнем лагере больше года.

— Я ленинградка, была летчицей, зовут Ириной.

— Я пришла предупредить, — сказала Новожилова. — Вы недавно всех потрясли своим бесстрашием и стойкостью. Но больше так отчаянно не демонстрируйте свою непокорность. Вас истребят в штрафблоках и бункерах.

— Вы думаете, что лучше быть покорными?

— Я так не думаю и к покорности не призываю. Бороться надо, но не так открыто и, простите за правду, по-детски отчаянно. Мы должны быть хитрей, не песнями пронимать нацистов, а чем-нибудь другим. Не поймите меня превратно, я не против песен, родная песня поднимает дух, но если мы будем только петь, — грош нам цена.

— Что же вы предлагаете?

— Мы с вами еще мало знакомы, — уклонилась от прямого ответа Новожилова. — Советую для начала сколотить хотя бы небольшую группку из таких, которые не предадут. Испытайте единомышленниц на каком-нибудь небольшом деле. Ячейкой легче переносить тяготы лагерной жизни.

Дольше стоять за тамбуром было рискованно. Новожилова, условясь с Ириной встретиться через три дня, пожала руку и ушла.

Вернувшись в барак, Ирина задумалась: с кем же поговорить? Пожалуй, с Еваргиной? Она смелая и умная. Изворотливость юристки пригодится. На вид не глупа и очень смела санитарка Дуся Колпакова. Может понадобиться и фельдшерица Тася Шеремет. Но в первый день говорить с кем-нибудь Ирина не решилась.

Кроме «ротармеек» в бараке появились «библейки» — католические монашки из Польши, жены советских пограничников, прибывшие из Львова, и немки-уголовницы. Немки, попавшие в концлагерь из тюрем, почти все становились «капо» — младшим начальством, бригадирами рабочих команд. То, что им не разрешалось на свободе, здесь поощрялось: уголовницы могли избивать заключенных, обворовывать, издеваться.

Всё же самой свирепой в бараке была рябая помощница блоковой — Манефа Дубок. Где-то под Ломжей она попалась на скупке краденого немецкого обмундирования и была осуждена на четыре года концентрационных лагерей. Надеясь сократить срок заключения, Манефа выслуживалась перед гитлеровцами и больше всех распускала руки. Кулаки у нее были костлявые и тяжелые. Била она по лицу и в грудь, да так, что рослые женщины не могли удержаться на ногах. В бараке с первых дней ее возненавидели и прозвали Лошадью.

Манефа шпионила за всеми и только перед фельдшерицей Тасей Шеремет она почему-то заискивала и даже обращалась к ней на «вы». Ирина не могла понять: чем вызвано такое подобострастие? Позже стало ясно: Лошадь боялась заболеть и попасть в ревир — лагерную больницу. Заболевшие блоковые не имели преимуществ, их ждала участь обычных заключенных. Манефа надеялась, что «докторша» сумеет ее вылечить в бараке и спасти от ревира.

Когда кончился карантин, заключенных расписали по командам и стали посылать на тяжелые работы: сгружать с железнодорожных платформ металлический лом, привозимый с полей войны, и разбирать его для плавки: сталь и чугун стаскивать в кучи, алюминий и латунь укладывать в ящики.

В течение дня полагался только один перерыв — на обед. В остальное время не разрешалось ни присесть, ни разогнуться, ни поговорить с соседками.

В лагерь женщины возвращались едва волоча ноги. Вечерний аппель длился долго. Лагерницы с трудом выстаивали на плацу. У всех в голове была одна мысль: скорей бы дотащиться до нар, упасть на жесткий матрац и хоть на несколько часов забыться.

От такой жизни можно было превратиться в презираемых «смукштуков» — существ неопределенного возраста, потерявших человеческий облик. «Смукштуков» узнавали по шаркающей походке, неопрятному виду и блуждающему взгляду. «Смукштуки» готовы были накинуться на любую еду, вылизывать миски, выпрашивать огрызки, подбирать кухонные отбросы. На них уже не действовали ни побои, ни ругань.

«Довольно приглядываться, пора начинать, — решила Ирина. — Для начал надо хотя бы обезвредить Манефу».

Большинцова посоветовалась с Надей Еваргиной и Тасей Шеремет, кого можно бы выдвинуть в помощницы блоковой вместо Лошади. Подруги назвали Нюру Сегалович. Она до войны преподавала в десятилетке немецкий язык и была женой пограничника.

Они втроем тут же договорились, как будут действовать.

По общему уговору «ротармейки» стали делать вид, что Манефа путано и неверно передает приказания «ауфзерок» и капо. Немки злились на Лошадь за бестолковщину и вынуждены были обращаться к Сегалович. Та, словно передавая нечто новое, в сущности дублировала перевод Манефы, но русские обрадованно кивали головами: наконец-то все стало понятным.

Манефа Дубок сперва недоумевала: что такое происходит? Потом сообразила: у «ротармеек» сговор, подкоп под нее! При надзирательницах она накинулась на Сегалович:

— Ах ты паскуда! Кто научил обманывать?

Ударив Сегалович по лицу, взбеленившаяся Лошадь стала кричать:

— У них сговор! Она говорит то же самое, что и я. Вот спросите у докторши… докторша не даст соврать.

— Я тоже не всегда понимаю помощницу блоковой, — сказала Шеремет.