123.
Знаменьем сим ободрён, Маворсовы [328]двинул знамена Цезарь и смело вступил на путь, для него непривычный. Первое время и лед и земля, от мороза седого Твердая, им не мешали идти, от ужаса немы. Но, когда через льды переправились храбрые турмы [329] И под ногами коней затрещали оковы потоков, Тут растопились снега, и, зачатые в скалах высоких, Ринулись в долы ручьи. Но, как бы покорны приказу, Вдруг задержались, прервав свой бег разрушительный, воды. То, что недавно текло, уж надо рубить топорами. Тут-то обманчивый лед изменяет впервые идущим, Почва скользит из-под ног. Вперемежку и кони, и люди, Копья, мечи, и щиты — все свалено в жалкую кучу. Кроме того, облака, потрясенные ветром холодным, Груз свой на землю льют, и вихри холодные дуют, А из разверстых небес низвергается град изобильный, Кажется, тучи с высот спустились на бедные рати, И точно море на них замерзшие волны катило. Скрыта под снегом земля, и скрыты за снегом светила, Скрыты рек берега и меж них застывшие воды. Но не повержен был Цезарь: на дрот боевой опираясь, Шагом уверенным он рассекал эти страшные нивы. Так же безудержно мчал с отвесной твердыни Кавказа Пасынок Амфитриона [330]; Юпитер с разгневанным ликом Так же когда-то сходил с высоких вершин Олимпийских, Чтоб осилить напор осужденных на гибель гигантов. Но, пока Цезарь во гневе смиряет надменные Альпы, Мчится Молва впереди и крылами испуганно машет. Вот уж взлетела она на возвышенный верх Палатина И, словно громом, сердца поразила римлянам вестью: В море-де вышли суда, и всюду по склонам альпийским. Сходят лавиной войска, обагренные кровью германцев. Раны, убийства, бои, пожары и всяческий ужас Сразу пред взором встают, и сердце бьется в смятенье. Ум, пополам разрываясь, не знает, за что ухватиться. Эти сушей бегут, а те доверяются морю. Понт безопасней отчизны. Но есть среди граждан такие, Что, покоряясь Судьбе, спасения ищут в оружье. Тот, кто боится сильней, тот дальше бежит. Но всех раньше Жалкая с виду чернь, средь этих усобиц и распрей, Из опустевшего града уходит куда ни попало. Бегством Рим упоен. Одной молвою квириты Побеждены и бегут, покидая печальные кровли. Этот дрожащей рукой детей за собою уводит, Прячет тот на груди пенатов, в слезах покидая Милый порог, и проклятьем врагов поражает заочно. Третьи к сердцу, скорбя, возлюбленных жен прижимают, На плечи старых отцов берет беззаботная юность. То уносят с собой, за что опасаются больше. Глупый увозит весь дом, врагу доставляя добычу. Так же бывает, когда разбушуется ветер восточный, В море взметая валы, — ни снасти тогда мореходам Не помогают, ни руль. Один паруса подбирает, Судно стремится другой направить в спокойную гавань, Третий на всех парусах убегает, доверясь Фортуне… Бросим же мелких людей! Вот консулы, с ними Великий, Ужас морей, проложивший пути к побережьям Гидаспа [331] Риф, о который разбились пираты, кому в троекратной Славе дивился Юпитер, [332]кто Понт сломил побежденный, Тот, покорились кому раболепные волны Босфора, — Стыд и позор! — он бежит, оставив величие власти. Видит впервые Судьба легкокрылая спину Помпея.
124
Эта чума наконец даже самых богов заражает: Страх небожителей к бегству толкает. И вот отовсюду Сонмы богов всеблагих, гнушаясь землей озверевшей, Прочь убегают, лицо отвратив от людей обреченных. Мир летит впереди, белоснежными машет руками, Шлемом покрывши чело побежденное и покидая Землю, пугливо бежит в беспощадные области Дита. С ним же, потупившись, Верность уходит, затем Справедливость, Косы свои распустив, и Согласье в истерзанной палле [333]. В это же время оттуда, где царство Эреба [334]разверзлось, Вынырнул сонм ратоборцев Плутона: Эриния злая, Грозная видом Беллона [335]и с факелом страшным Мегера [336], Козни, Убийство и Смерть с ужасною бледной личиной. Ярость, узду разорвав, на свободу меж ними несется; Голову гордо она подъемлет и лик, испещренный Тысячей ран, прикрывает своим окровавленным шлемом. Щит боевой на левой руке висит, отягченный Грузом вонзившихся стрел, а в правой руке она держит Факел зловещий, по всей земле рассевая пожары. Тут ощутила земля могущество вышних. Светила Тщетно хотят обрести равновесие вновь. Разделяет Также всевышних вражда: во всем помогает Диона [337] Цезарю, милому ей, а с нею Паллада Афина В верном союзе и Ромул, копьем потрясающий мощным. Руку Великого держат с сестрою Феб и Килленский Отпрыск [338], и сходный в делах с Помпеем тиринфский воитель [339]. Вот загремела труба, и Раздор, растрепав свои космы, Поднял навстречу богам главу, достойную ада: Кровь на устах запеклась, и плачут подбитые очи; Зубы торчат изо рта, покрытые ржавчиной гнусной; Яд течет с языка, извиваются змеи вкруг пасти И на иссохшей груди, меж складками рваной одежды. Правой дрожащей рукой он подъемлет кровавый светильник. Бог сей, страшный Коцит и сумрачный Тартар покинув, Быстро шагая, взошел на хребет Апеннин достославных Мог обозреть он с вершин все земли, и все побережья. И затопившие мир, словно волны, грозные рати. Тут из свирепой груди такую он речь испускает: «Смело возьмите мечи, о народы, душой распалившись, Смело возьмите — и факел пожара несите по весям: Кто укрывается, будет разбит. Поражайте и женщин, И слабосильных детей, и годами согбенную старость. Пусть содрогнется земля и с треском обрушатся кровли. Так предлагай же законы, Марцелл! [340]Подстрекай же плебеев, О Курион! [341]Не удерживай, Лентул [342], могучего Марса! Что же, божественный, ты, одетый доспехами, медлишь, Не разбиваешь ворот, городских укреплений не рушишь, Не похищаешь казны? Великий! Иль ты не умеешь Рима твердыни хранить! Так беги же к стенам Эпидамна [343] И Фессалийский залив обагри человеческой кровью!» Так и свершилося все на земле по приказу Раздора.