Читать интересную книгу Ахилл Татий "Левкиппа и Клитофонт". Лонг "Дафнис и Хлоя". Петроний "Сатирикон". Апулей "Метамофозы, или Золотой осел" - Апулей Луций

* * *

Тело Лиха сгорело на костре, сложенном руками его врагов. Эвмолп же, сочиняя надгробную надпись, устремил вдаль взоры, призывая к себе вдохновение…

* * *

116. Охотно окончив это дело, мы пустились по избранной нами дороге и немного спустя, покрытые потом, уже взбирались на гору; с нее открывался вид на какой-то город, расположенный совсем недалеко от нас на высоком холме. Блуждая по незнакомой местности, мы не знали, что это такое, пока наконец какой-то хуторянин не сообщил нам, что это Кротона, город древний, когда-то первый в Италии… Затем, когда более подробно принялись расспрашивать его, что за люди населяют это знаменитое место и какого рода делами предпочитают они заниматься, после того как частые войны свели на нет их богатство, он так нам ответил:

— О чужестранцы, если вы — купцы, то советую вам отказаться от ваших намерений; постарайтесь лучше отыскать какие-нибудь другие средства к существованию. Если же вы люди более тонкие и способны все время лгать, тогда вы на верном пути к богатству. Ибо науки в этом городе не в почете, красноречию в нем нет места, а воздержанием и чистотой нравов здесь не стяжаешь ни похвал, ни наград. Знайте, что все люди, которых вы увидите в этом городе, делятся на две категории: уловляемых и уловляющих [298]. В Кротоне никто не заводит своих детей, потому что любого, кто имеет законных наследников, не допускают ни на торжественные обеды, ни на общественные зрелища; лишенный всех этих удовольствий, он принужден жить незаметно среди всякого сброда. А вот люди, никогда не имевшие ни жен, ни близких родственников, достигают самых высоких почестей; другими словами — только их и признают за людей, наделенных военной доблестью, великим мужеством и примерной честностью. Вы увидите, — сказал он, — город, напоминающий собой пораженную чумою равнину, на которой нет ничего, кроме терзаемых трупов да терзающих воронов…

117. Эвмолп, как человек более предусмотрительный, принялся обдумывать этот совершенно новый для нас род занятий и заявил наконец, что он ровно ничего не имеет против такого способа обогащения. Я думал сначала, что старец наш просто шутит, по своему поэтическому легкомыслию, но он с самым серьезным видом добавил:

— О, сумей я обставить эту комедию попышнее, будь платье поприличнее и вся утварь поизящнее, чтобы всякий поверил моей лжи, — поистине, я не стал бы откладывать это дело, а сразу повел бы вас к большому богатству.

Я обещал Эвмолпу доставить все, что ему нужно, если только устраивает его платье, сопутствовавшее нам во всех грабежах, и разные другие предметы, которые дала нам обобранная вилла Ликурга. А что касается денег на текущие расходы, то Матерь богов по вере нашей пошлет нам их…

* * *

— В таком случае зачем откладывать нашу комедию в долгий ящик? — воскликнул Эвмолп. — Если вы действительно ничего не имеете против подобной плутни, то признайте меня своим господином.

Никто из нас не осмелился осудить эту проделку, тем более что в ней мы ничего не теряли. А для того чтобы замышляемый обман остался между нами, мы, повторяя за Эвмолпом слова обета, торжественно поклялись терпеть и огонь, и оковы [299], и побои, и насильственную смерть, и все, что бы ни приказал нам Эвмолп, — словом, как форменные гладиаторы, предоставили и души свои, и тела в полное распоряжение хозяина. Покончив с клятвой, мы, нарядившись рабами, склонились перед повелителем. Затем сговорились, что Эвмолп будет отцом, у которого умер сын, юноша, отличавшийся красноречием и подававший большие надежды. А чтобы не иметь больше перед глазами ни клиентов своего умершего сына, ни товарищей его, ни могилы, вид которых вызывал у него каждый день горькие слезы, — несчастный старик решил уехать из своего родного города. Горе его усугублено только что пережитым кораблекрушением, из-за которого он потерял более двух миллионов сестерциев. Но не потеря денег волнует его, а то, что, лишившись также и всех своих слуг, он не в состоянии теперь появиться ни перед кем с подобающим его достоинству блеском. Между тем в Африке у него до сих пор на тридцать миллионов сестерциев земель и денег, отданных под проценты. Кроме того, по нумидийским землям у него разбросано повсюду такое множество рабов, что с ними свободно можно было бы овладеть хотя бы Карфагеном.

Согласно этому плану, мы посоветовали Эвмолпу, во-первых, кашлять как можно больше, затем притвориться, точно он страдает желудком, а поэтому при людях отказываться от всякой еды и, наконец, говорить только о золоте и серебре, о своих вымышленных имениях и о постоянных, неурожаях. Кроме того, он обязан был изо дня в день корпеть над счетами и чуть не ежечасно переделывать завещание, А для полноты картины, он должен путать имена всякий раз, когда ему придется позвать к себе кого-нибудь из нас, — чтобы всем бросалось в глаза, будто он все еще вспоминает отсутствующих слуг.

Распределив таким образом роли, мы помолились богам, чтобы все хорошо и удачно кончилось и отправилась дальше. Но и Гитон не мог долго выносить непривычного груза, и наемный слуга, Коракс, позор своего звания, тоже частенько ставил поклажу на землю, ругал нас за то, что мы так спешим, и грозил или бросить где-нибудь свою ношу, или убежать вместе с нею.

— Что вы, — говорит, — считаете меня за вьючное животное, что ли, или за грузовое судно? Я подрядился нести человеческую службу, а не лошадиную. Я такой же свободный, как и вы, хоть отец и оставил меня бедняком.

Не довольствуясь бранью, он то и дело поднимал кверху ногу и оглашал дорогу непристойными звуками и обдавал всех отвратительной вонью. Гитон смеялся над его строптивостью и всякий раз голосом передразнивал эти звуки…

* * *

118. — Очень многих, юноши, — начал Эвмолп, — стихи вводят в заблуждение: удалось человеку втиснуть несколько слов в стопы или вложить в период сколько-нибудь тонкий смысл — он уж и воображает, что взобрался на Геликон. Так, например, после долгих занятий общественными делами люди нередко, в поисках тихой пристани, обращаются к спокойному занятию поэзией, думая, что сочинить поэму легче, чем контроверсию, уснащенную блестящими изреченьицами. Но человек благородного ума не терпит пустословия, и дух его не может ни зачать, ни породить ничего, если его не оросит живительная влага знаний. Необходимо тщательно избегать всех выражений, так сказать, подлых и выбирать слова, далекие от плебейского языка, согласно слову поэта:

Невежд гнушаюсь и ненавижу чернь…

Затем нужно стремиться к тому, чтобы содержание не торчало, не уместившись в избранной форме, а, наоборот, совершенно с ней слившись, блистало единством красоты. Об этом свидетельствует Гомер, лирики, римлянин Вергилий и удивительно удачный выбор выражений у Горация. А другие или совсем не увидали пути, который ведет к поэзии, или не отважились вступить на него. Вот, например, описание гражданской войны: кто бы ни взялся за этот сюжет без достаточных литературных познаний, всякий будет подавлен трудностями. Ведь дело совсем не в том, чтобы в стихах изложить события, — это историки делают куда лучше; нет, свободный дух должен устремляться в потоке сказочных вымыслов обходным путем, через рассказы о помощи богов, через муки поисков нужных выражений, чтобы песнь казалась скорее вдохновенным пророчеством исступленной души, чем достоверным показанием, подтвержденным свидетелями…

119.

Римлянин царь-победитель владел без раздела вселенной; Морем, и сушей, и всем, что двое светил освещают. Но ненасытен он был. Суда, нагруженные войском, Рыщут по морю, и, если найдется далекая гавань Или иная земля, хранящая желтое злато, Значит, враждебен ей Рим. Среди смертоносных сражений Ищут богатства. Никто удовольствий избитых не любит, Благ, что затасканы всеми давно в обиходе плебейском Так восхваляет солдат корабельный эфирскую бронзу [300]; Краски из глубей земных в изяществе с пурпуром спорят. С юга шелка нумидийцы нам шлют, а с востока серийцы. Опустошает для нас арабский народ свои нивы. Вот и другие невзгоды, плоды нарушения мира! Тварей лесных покупают за злато и в землях Аммона [301], В Африке дальней спешат ловить острозубых чудовищ, Ценных для цирка убийц. Чужестранец голодный, на судне Едет к нам тигр и шагает по клетке своей золоченой, Завтра при кликах толпы он кровью людскою упьется. Горе мне! Стыдно вещать про позор обреченного града! Вот, по обычаю персов, еще недозрелых годами Мальчиков режут ножом и тело насильно меняют Для сладострастных забав, чтоб назло годам торопливым Истинный возраст их скрыть искусственной этой задержкой. Ищет природа себя, но не в силах найти, и эфебы Нравятся всем изощренной походкою, мягкостью тела, Нравятся кудри до плеч и одежд небывалые виды, — Все, чем прельщают мужчин. Привезенный из Африки ставят Крапчатый стол из лимонного дерева (злата дороже Та древесина); рабы уберут его пурпуром пышным, Чтобы он взор восхищал. Вкруг этих заморских диковин, Всеми напрасно ценимых, сбираются пьяные толпы. Жаден бродяга-солдат, развращенный войной, ненасытен: Выдумки — радость обжор; и клювыш из волны сицилийской Прямо живьем подается к столу; уловляют в Лукрине [302] И продают для пиров особого вида ракушки, Чтоб возбуждать аппетит утомленный. На Фасисе, верно, Больше уж птиц не осталось: одни на немом побережье Средь опустевшей листвы ветерки свою песнь распевают. То же безумство на Марсовом поле [303]; подкуплены златом, Граждане там голоса подают ради мзды и наживы. Стал продажен народ, и отцов, продажно собранье! [304] Любит за деньги толпа; исчезла свободная доблесть Предков; вместе с казной разоренный лишается власти. Рухнуло даже величье само, изъедено златом. Плебсом отвергнут Катон побежденный [305]; но более жалок Тот, кто, к стыду своему, лишил его ликторских связок. Ибо — и в этом позор для народа и смерть благонравья! — Не человек удален, а померкло владычество Рима, Честь сокрушилась его. И Рим, безнадежно погибший, Сделался сам для себя никем не отмщенной добычей. Рост баснословный процентов и множество медной монеты — Эти два омута бедный народ, завертев, поглотили. Кто господин в своем доме? Заложено самое тело! Так вот сухотка, неслышно в глубинах тела возникнув, Яростно члены терзает и выть заставляет от боли. В войско идут бедняки и, достаток на роскошь растратив. Ищут богатства в крови. Для нищего наглость — спасенье. Рим, погрузившийся в грязь и в немом отупенье лежащий, Может ли что тебя пробудить (если здраво размыслить), Кроме свирепой войны и страстей, возбужденных оружьем?