Читать интересную книгу Полное собраніе сочиненій въ двухъ томахъ. - Иван Киреевский

Эти возвышенныя, сердечныя созерцанія, слитыя въ одну картину съ ежедневными случайностями жизни, принимаютъ отъ нихъ ясную форму, живую опредѣленность и граціозную ощутительность, между тѣмъ какъ самыя обыкновенныя событія жизни получаютъ отъ такого сліянія глубокость и музыкальность поэтическаго созданія. Такъ, часто не унося воображенія за тридевять земель, но оставляя его посреди обыкновеннаго быта, поэтъ умѣетъ согрѣть его такою сердечною поэзіею, такою идеальною грустію, что не отрываясь отъ гладкаго, вощенаго паркета, мы переносимся въ атмосферу музыкальную и мечтательно просторную.

Это направленіе поэзіи Баратынскаго яснѣе, чѣмъ въ другихъ поэмахъ, выразилось въ его Наложницѣ. Я не стану повторять здѣсь ея содержанія, давно уже извѣстнаго каждому изъ моихъ читателей. Замѣчу только, что въ этой поэмѣ нѣтъ ни одной сцены, которая бы не привела къ чувству поэтическому, и нѣтъ ни одного чувства, которое бы не сливалось неразрывно съ картиною изъ жизни дѣйствительной, — и эти картины говорятъ гораздо яснѣе всѣхъ возможныхъ толкованій. Вмѣсто того, чтобы описывать словами то тяжелое чувство смутной грусти, которое угнетало душу Елецкаго посреди безпорядочной, развратной его жизни; вмѣсто того, чтобы разсказывать, какъ эта грязная жизнь не могла наполнить его благороднаго сердца и должна была возбудить въ немъ необходимость любви чистой и возвышенной; какъ эта новая любовь, освѣжая его душу, должна была противорѣчить его обыкновенному быту; вмѣсто всѣхъ этихъ психологическихъ объясненій, поэтъ рисуетъ намъ сцены живыя, которыя говорятъ воображенію и взяты изъ вѣрнаго описанія дѣйствительности: картину ночнаго пированья; его безобразные слѣды въ комнатѣ Елецкаго; окно, открытое на златоглавый Кремль, поутру, при восхожденіи солнца; гулянье подъ Новинскимъ и встрѣчу съ Вѣрою, маскерадъ, разговоръ съ Сарою и пр. и пр. Иногда одинъ стихъ вмѣщаетъ цѣлую исторію внутренней жизни. Такъ, чтобы выразить любовь Елецкаго, поэтъ описываетъ наружность Вѣры, и прибавляетъ только:

Своими чистыми очами,Своей спокойной красотой,Столь благороднымъ выраженьемъСей драгоцѣнной тишины, —Она сходна была съ видѣньемъЕго разборчивой весны.

Онъ встрѣчается съ Вѣрою въ театрѣ:

Елецкій, сцену забывая,Съ той ложи не сводилъ очей,Въ которой Вѣра ВолховскаяСидѣла, изрѣдка встрѣчаяВзоръ, остановленный на ней.—Вкусивъ неполное свиданье,Елецкій приходилъ домойИсполненъ мукою двойной;Но полюбивъ свое страданье,Такой же встрѣчи съ новымъ днемъИскалъ въ безуміи своемъ.

Какъ нѣсколько словъ представляютъ весь характеръ Вѣры, и начало ея любви, и ея будущую участь:

Природа Вѣру сотворилаСъ живою, нѣжною душой;Она ей чувствовать судилаСъ опасной въ жизни полнотой.Недавно дѣва молодая,Красою свѣжею блистая,Вступила въ вихорь городской.Она еще не разсудила,Не поняла души своей;Но темною мечтою въ нейОна уже проговорила.Странна ей суетность была;Она плѣниться не моглаЕя несвязною судьбиной;Хотѣло бъ сердце у нееСебѣ избрать кумиръ единой,И тѣмъ осмыслить бытіе.Тутъ романическія встрѣчиСъ героемъ повѣсти моей………………………………

Но судьба обманула сердце бѣдной Вѣры: женихъ ея погибъ, всѣ мечты счастья разрушены навсегда, — и весь ужасный переворотъ въ душѣ ея поэтъ рисуетъ одною картиною, ощутительно ясною, глубоко обдуманною и вмѣстѣ поразительно простою и обыкновенною:

Въ ту жъ зиму съ дядей старикомъПокинувъ городъ, возвратиласьОна лишь два года потомъ.Лицомъ своимъ не измѣнилась;Блистаетъ тою же красой;Но строже смотритъ за собой.Въ знакомство тѣсное не входитъОна ни съ кѣмъ. Всегда отводитъЧуть-чуть короткій разговоръ.Подчинены ея движеньяХолодной мѣрѣ. Вѣринъ взоръ,Не измѣняя выраженья,Не выражаетъ ничего.Блестящій юноша егоНе оживитъ, и нетерпѣньяВъ немъ не замѣтитъ старый шутъ.Ее смѣшливыя подругиВъ нескромный смѣхъ не вовлекутъ;Раздѣлены ея досугиМежду роялемъ и канвой;Въ раздумьи праздномъ не видали,И никогда не заставалиСъ романомъ Вѣры Волховской;Дѣвицей самой совершеннойВъ устахъ у всѣхъ она слыветъ.Чтожъ эту скромность ей даетъ?Увы! тоскою потаеннойЕще-ль душа ея полна?Еще ли носитъ въ ней онаО прошломъ вѣрное мечтанье,И равнодушна ко всему,Что не относится къ нему,—Что не его воспоминанье?Или, созрѣвъ умомъ своимъ,Уже теперь постигла имъОна безумство увлеченья?Уразумѣла, какъ смѣшноИ легкомысленно оно,Какъ правы принятыя мнѣньяО романическихъ мечтахъ?Или теперь въ ея глазахъ,За общій очеркъ, въ мигъ забвеньяПолусвершенный ею шагъ,Сталъ дѣтской шалостью одною,И съ утонченностью такою,Осмотру свѣтскому вѣрна,Его сама передъ собоюЖелаетъ искупить она?Одно-ль, другое-ль въ ней виноюСтрастей безвременной тиши:Утраченъ Вѣрой молодоюИль жизни цвѣтъ, иль цвѣтъ души.

Это описаніе Вѣры служитъ однимъ изъ лучшихъ примѣровъ того, какъ самыя обыкновенныя явленія въ жизни дѣйствительной получаютъ характеръ глубоко поэтическій подъ перомъ Баратынскаго. Я не говорю уже объ изображеніи Сары, лучшаго, можетъ быть, созданія въ цѣлой поэмѣ.

Однако, не смотря на всѣ достоинства Наложницы, нельзя не признаться, что въ этомъ родѣ поэмъ, какъ въ картинахъ Міериса, есть что-то безполезно стѣсняющее, что-то условно ненужное, что-то мелкое, не позволяющее художнику развить вполнѣ поэтическую мысль свою. Уже самый объемъ поэмы противорѣчитъ возможности свободнаго изліянія души; и для наружной стройности, для гармоніи переходовъ, для соразмѣрности частей, поэтъ часто долженъ жертвовать другими, болѣе существенными качествами. Такъ, самая любовь къ прекрасной стройности и соразмѣрности вредитъ поэзіи, когда поэтъ дѣйствуетъ въ кругу, слишкомъ ограниченномъ. Паганини, играя концерты на одной струнѣ, имѣетъ по крайней мѣрѣ то самолюбивое утѣшеніе, что публика удивляется искусству, съ которымъ онъ побѣждаетъ заданныя себѣ трудности. Но многіе ли способны оцѣнить тѣ трудности, съ которыми долженъ бороться Баратынскій? —

Можетъ быть, я ошибаюсь, но мнѣ кажется, что публика наша до тѣхъ поръ не пойметъ всей глубокости и всей поэзіи оригинальнаго взгляда на жизнь, которымъ отличается Муза Баратынскаго, покуда онъ не представитъ его въ произведеніи, болѣе соотвѣтственномъ господствующему направленію его воображенія. Баратынскій, больше чѣмъ кто либо изъ нашихъ поэтовъ, могъ бы создать намъ поэтическую комедію, состоящую не изъ холодныхъ каррикатуръ, не изъ печальныхъ остротъ и каламбуровъ, но изъ вѣрнаго и вмѣстѣ поэтическаго представленія жизни дѣйствительной, какъ она отражается въ ясномъ зеркалѣ поэтической души, какъ она представляется наблюдательности тонкой и проницательной, передъ судомъ вкуса разборчиваго, нѣжнаго и счастливо образованнаго.

Русскіе альманахи

на 1832 годъ.

(1832).

До сихъ поръ вышло болѣе десяти альманаховъ на 1832 годъ. Между ними Альціона, изданная Барономъ Розеномъ, замѣчательна превосходными стихами Жуковскаго, стихами Пушкина, Кн. Вяземскаго и прозою Марлинскаго и Сомова. Но безъ сравненія отличаются отъ всѣхъ другихъ альманаховъ Сѣверные Цвѣты, блестящіе именами Дмитріева (И. И.), Жуковскаго, Пушкина, Кн. Вяземскаго, Баратынскаго, Языкова, и даже Батюшкова и покойнаго Дельвига. Вотъ уже годъ прошелъ съ тѣхъ поръ, какъ Дельвига не стало, съ тѣхъ поръ, какъ преждевременная смерть ненавистною рукою вырвала его изъ круга друзей и тихой, поэтической дѣятельности.

Онъ былъ Поэтъ: безпечными глазами[14]Смотрѣлъ на міръ, — и міру былъ чужой;Онъ сладостно бесѣдовалъ съ друзьми;Онъ красоту боготворилъ душой;Онъ воспѣвалъ счастливыми стихамиХаритъ, вино, и дружбу, и покой.……………………………………….Любовь онъ пѣлъ, его напѣвы[15]Блистали стройностью живой,Какъ рѣзвый станъ и перси дѣвы,Олимпа чашницы младой.Онъ пѣлъ вино: простой и яснойСтихи восторгъ одушевлялъ;Они звенѣли сладкогласно,Какъ въ шумѣ вольницы прекраснойФіялъ, цѣлующій фіялъ.И дѣвы Русскія пристрастноИхъ повторяютъ……………………………………………...Таковъ онъ былъ, хранимый Фебомъ,Душой и лирой древній Грекъ.………………………………………Его ужъ нѣтъ. Главой безпечнойОтъ шума жизни скоротечной,Изъ міра, гдѣ все прахъ и дымъ,Въ міръ лучшій, въ лоно жизни вѣчнойОнъ перелегъ. Но лиры звонъНамъ навсегда оставилъ онъ.

Дельвигъ писалъ немного и печаталъ еще менѣе; но каждое произведеніе его дышетъ зрѣлостью поэтической мечты и докончанностью классической отдѣлки. Его подражанія древнимъ, болѣе чѣмъ всѣ Русскіе переводы и подражанія, проникнуты духомъ древней простоты, Греческою чувствительностью къ пластической красотѣ, и древнею, дѣтскою любовью къ чистымъ идеаламъ чувственнаго совершенства. Но та поэзія, которою исполнены Русскія пѣсни Дельвига, ближе къ Русскому сердцу; въ этихъ пѣсняхъ отзывается гармоническимъ отголоскомъ задумчивая грусть и поэтическая простота нашихъ Русскихъ мелодій. Выписываемъ, въ доказательство, одну изъ пѣсенъ Дельвига, напечатанныхъ въ послѣднихъ Сѣверныхъ Цвѣтахъ, которая принадлежитъ къ числу лучшихъ его пѣсенъ: