чтобы выглядело так, будто они сами ее сняли и сложили. Затем я прошелся по квартире и стер все следы, со всех мест, до которых я дотрагивался. Но я не мОг вспомнить, до чего я дотрагивался, а до чего нет, так что я вытирал все подряд носовым платком. Протирая вещи в гостиной, я увидел фильм. На футляре стояло имя Томми, и я вспомнил, что как-то встречался с его другом и что они вместе снимали фильм. Поэтому я и положил пленку в карман пальто.
Затем я отнес бутылки с виски в спальню, открыл вторую, чтобы выглядело так, будто они много пили, и даже пролил часть на половик, чтобы создать впечатление, что они много выпили, прежде чем включили газ. Но я все еще его не включал, хотя мысль эта все время у меня была. Я знал, что я это сделаю, но пока не делал. Я смотрел на них, и мне становилось не по себе. Я все время думал о них там, на кровати, когда мыл бокалы в кухне. Я вымыл и вытер все три и оставил два в раковине, чтобы подумали, что они были одни и пили вдвоем. И я поставил третий бокал назад в кухонный шкафчик, где были все остальные. Я считал, что я их все хорошо вытер. Но, очевидно, в вашей лаборатории есть способ выяснить все, глупо с моей стороны было думать, что они этого не увидят, имея в своем pacho- ряжении микроскопы и все остальное. Все время, пока я мыл бокалы, я думал о них, лежащих на кровати, и меня стало беспокоить, что их найдут совсем голыми, хотя я и хотел, чтобы все было похоже на любовь. Поэтому я вернулся в спальню, и снова надел на них нижнее. белье. На Томми и на девушку. Я бы надел на нее и… лифчик, но… я… не знал, как это сделать. Так что… я сделал, что смог. Затем я постоял в дверях и минуту разглядывал комнату, чтобы убедиться, что все было похоже на любовь. И решив, что похоже, отправился в кухню, включил газ и ушел из квартиры.
Когда стенографистка представила отпечатанную на машинке исповедь, Амос Барлоу, подписав ее, вышел из комнаты в сопровождении патрульного, который отвел его вниз в камеру, где он должен был провести ночь до следующего утра. Они наблюдали, как он, хромая, выходил из комнаты, слышали стук его трости по железным ступенькам, ведущим на первый этаж, и не испытывали ни торжества, ни чувства удовлетворенности.
— Вы, ребята, наверное, хотите кофе? — спросил Мис- коло, появляясь в дверях канцелярии.
— Нет, спасибо, мне не надо, — отказался Карелла.
— А ты, Коттон, может быть, выпьешь чаю?
— Спасибо, Альф, нет.
Все молчали. Часы на стене показывали без десяти час. За окном начался легкий утренний дождичек. Карелла тяжело вздохнул и надел пиджак.
— Я как раз сидел и думал, сколько людей совершают убийства под влиянием минуты, и все им сходит с рук.
— Много, — откликнулся Хейвз.
Карелла снова вздохнул.
— А у тебя есть братья, Коттон?
— Нет.
— И у меня нет. Как можно убить родного брата?
— Он не хотел его терять.
— Но он потерял. его, — возразил Карелла и снова вздохнул. — Пойдем, я куплю тебе пива. Хочешь?
— Хорошо, — согласился Хейвз.
Они вместе пошли по коридору. У дверей канцелярии оба остановились попрощаться с Мисколо. Когда они спускались по железным ступеням лестницы на первый этаж, Карелла спросил:
— Ты когда завтра придешь?
— Пораньше, — ответил Хейвз.
— Попытаемся разузнать о Пети?
— Он все еще висит на нас, знаешь?
— Знаю. Во всяком случае, Берт думает, что напал на след. Может быть, что-то разузнаем. Придется потратить на это все утро. Хорошая мысль — прийти пораньше.
— Может быть, наплевать на пиво. А?
— Яс удовольствием, если ты не возражаешь, — согласился Карелла.
К тому времени, как они вышли на улицу, шел уже сильный дождь.
ЭД МАКБЕЙН
НЕРЕШИТЕЛЬНЫЙ
Ed McBain
HE WHO HESITATES First published 1965
Перевод Н. ЧЕРНЫХ-КЕДРОВОЙ
ГЛАВА I
Проснувшись, он увидел, что окна разрисованы морозными узорами. В комнате было очень холодно. С минуту он не мог понять, где находится. Зимой в его спальне было всегда холодно по утрам, но это была не его спальня. Какое-то время он смотрел на чужую комнату, не понимая, мтем сообразил, что он ведь в чужом городе. Он вылез из постели в нижнем белье и быстро прошел по деревянному полу к столу, на котором вечером, раздеваясь, сложил одежду.
Мебели в комнате почти не было. Кровать у одной ‘Тены, комод напротив, у другой стены деревянный стул, на котором лежала его одежда, и мягкое кресло около («навешенного окна. В углу был умывальник, но ванная была дальше по коридору. Сидя на стуле, он зашнуровал ботинки, потом быстро подошел к раковине и принялся м умывание. Он был огромный мужчина. Шесть футов пять дюймов роста и вес двести десять фунтов[30]. Руки у него были огромные, загорелые и задубевшие от работы, словно у фермера. Он намылил лицо и, зачерпнув воду из раковины, плеснул ее на крупный нос, твердо вылепленные высокие скулы, полные губы и словно вырубленный из камня подбородок. Зажмурившись, он смыл мыльную Пену и, открыв глаза, на секунду вгляделся в зеркало, Потом снял с крючка полотенце и вытер лицо.
Пожалуй, нужно идти в полицию.
До чего же холодно в комнате…
И который сейчас может быть час?..
Он быстро подошел к стулу с одеждой, надел рубашку, (стегнул ее, заправил галстук под потертый воротничок, но завязывать его не стал, оставил концы свободно висеть. Надел плотный твидовый пиджак, потом, обхватив себя руками, похлопал по бокам, чтобы согреться. Подошел к окну, отодвинул пожелтевшую тюлевую штору и выглянул на улицу вниз, мимо вывески «Меблированные комнаты» двумя этажами ниже, пытаясь по количеству прохожих определить, который час.
Улица была пуста.
Он знал, что нужно идти в полицию, но не хотелось вваливаться туда в шесть утра. Ну, может быть, сейчас немного больше. Если бы было шесть, то было бы еще совсем темно, так ведь? На улице пусто только из-за этого собачьего холода, только и всего. Он бы не удивился, если бы уже было девять, а то и все десять часов. Он опустил штору, подошел к стенному шкафу и открыл его. Там стоял очень старый маленький чемоданчик. Это был чемодан его матери,