на облезлом металлическом бортике. Мужчина не брился несколько дней. Белое глазное яблоко главенствовало на лице, притягивало взгляды.
– Это не его отец, – сказал Косарев.
– Что? – не понял Шима.
– Это не его отец. Я видел отца Рябины, это не он.
– Какого… – Шима обернулся к Вадику. – Кто это?
Вадик затряс головой. Не мог выдавить из себя простого «не знаю». Как и Шима, он видел мужчину второй раз. Но когда тебе плохо, то принимаешь любую помощь. Любую поддержку. От кого угодно. Даже от незнакомого человека, который понимает тебя и готов защитить.
Шима повернулся к мужчине с молочным глазом и визгливо закричал:
– Да кто ты, мать твою, такой?!
– Не такой, как вы, – сказал тот и шагнул на мостик.
Шима квакнул. Незнакомец сделал еще один маленький шажок.
– Я думал, что когда-нибудь они остановятся. Устанут, одумаются, или случится что-то еще. – Мужчина достал правую руку из глубокого кармана плаща. – И оказался прав. Случилось что-то еще. Вот это. – Он ткнул пальцем в затянутый бельмом глаз; он что-то сжимал в ладони, но Вадика отвлекал глаз, который продавился под напором пальца. – Когда сносишь оскорбления, плевки, зуботычины, даже удар по лицу… железной трубой – это не прекратится никогда. Не в твоей голове.
Вадик смотрел на неподвижное лицо, в спокойствие которого не верилось. В первую очередь из-за удавки в руке мужчины. Тонкий шнур непринужденно болтался петлей, словно четки, с которых сползли бусинки. Мужчина поскреб ногтями бритый затылок.
– Не в твоей голове, – повторил он, и зрячий глаз гневно потемнел.
Араужо выглядел нездоровым: серый воск лица, капли пота на лбу и верхней губе.
– Это… это он… убил Клюя.
«Прикол, – скользнуло в голове Вадика. – Тугодум, а допер раньше всех».
Шима скосил глаза на Араужо, будто тот назвал мужчину огнедышащим демоном. Косарев качнулся, привалился к ограде и закрыл лицо ладонями.
Мужчина с молочным глазом добрался до середины мостика.
– В страдании у ребенка нет надежды, – сказал он, – рассудок не протягивает ему руку помощи, в тяжкую минуту ему не за что ухватиться, кроме самого горя [20].
Вадик смотрел, открыв рот: он что, кого-то цитирует? На какое-то время слова мужчины затмили происходящее, сделали его размывчатым и малопонятным. Один раз мужчина с молочным глазом уже являлся из пустоты, чтобы спасти Вадика, произнести правильные слова, а потом уйти.
И вот теперь он снова стоит перед ним. Но смотрит не на него – на его врагов.
Глаза Шимы, глаза хищника, уперлись в незнакомца. Веки напряглись и словно огрубели. Но, когда Шима разлепил плотно сжатые губы, из голоса исчезла былая уверенность:
– Значит, ты, – сказал он, сжимая кулаки и двигаясь на мужчину. – Да я тебя, урод, за Клюя в говно размажу…
Может, Вадику померещился испуг Шимы – и тот по-прежнему получал удовольствие от собственной ярости и предвкушения схватки? У Шимы был «короткий запал» – в гневе он вспыхивал моментально.
Крепыш остановился у стыка площадки и мостика. Было видно, как на плечах и шее напряглись мускулы. Он выпрямился, сделал легкое движение в направлении мужчины с молочным глазом, а потом рванул. Мостик гулко завибрировал.
Мужчина удивил Вадика (и наверняка Шиму). Он позволил Шиме приблизиться на расстояние удара, а потом молниеносно присел и ткнул ему в пах прямыми пальцами (под которыми болталась веревочная петля), точно какой-нибудь китайский монах. Шима врезался в руку противника, выплюнул из легких весь воздух и потянулся к травмированному хозяйству, но мужчина уже сжимал и крутил его яички. Вадик сжался, будто истязали его. Шима заскулил, голова задергалась на сдувшейся шее, ладони заколотили по руке мужчины, бессильно, по-бабьи. Мужчина дернул на себя, словно хотел оторвать хозяйство Шимы – и Шима завопил.
Мужчина с молочным глазом разжал пальцы, поднялся и отступил на шаг.
Шима корчился от боли на холодной решетке. Под трубу влетел пассажирский состав, и Вадик подумал: какую картину разглядел на мостике машинист?
– Когда видишь, во что превращается твой враг после удара в кадык или макаронину… через десять, пятнадцать лет после школы… – Мужчина запнулся, рот свело беглой судорогой. – Школа высасывает таких, как вы, до дна. Сначала дает силы, власть, а потом забирает с процентами… Но как увидеть это в двенадцать лет, как заглянуть в будущее и увидеть, что твой школьный кошмар сторожит парочку вонючих гаражей, пьет в ржавом «жуке» и способен поднять руку лишь на толстожопую жену? Он почти благодарен тебе, когда ты сдавливаешь его глотку… Бр-р-р… Это как задавить жабу.
Шима отползал. Отталкивался каблуками, помогая правой рукой; левая рука прикрывала ракушкой гениталии. Его лицо было обращено к площадке: вздернутые брови, испуганные больные глаза дворового пса.
– У вас ничего нет, кроме слюны и тупых клыков. – Мужчина с молочным глазом медленно наступал.
– Мама… мамочка… – Араужо рухнул на корточки, словно у него вынули колени. Его рот продолжал открываться и закрываться, но из горла выходило лишь придушенное гуканье.
Мужчина склонился и заглянул Шиме в лицо. Было не похоже, что боль откроет у Шимы второе дыхание, но тот зашипел и ударил врага в глаза «вилкой» из пальцев. Тут же одернул руку, тряся ладонью. Мужчина моргнул – и все.
Потом распрямился и опустил каблук на ступню Шимы. Под мягким носом кроссовка хрустнуло. И сразу – ударил по подъему стопы, в неприкрытые мышцами кости.
Шима взвыл и пополз на спине. Водянистое небо провисало к его бледному лицу. Шима перевернулся на живот.
Приоткрытый рот мужчины дрожал:
– Но еще хуже, когда тот, кто испоганил твое детство, не узнает тебя. Он отмылся и сменил конуру, он смотрит на тебя и улыбается, он спешит по своим делам, он не помнит. Не помнит даже этого! – Мужчина снова ткнул в белый глаз. – Они не хотят отвечать за то, что сделали. Они не верят в прошлое. – Его лицо покраснело, на лбу и шее проступили темные вены, почти как в финальной сцене ужастика о сканнерах, после которого Вадика долго мучили кошмары. – Но он… они… должны ответить! И чем раньше, тем лучше!
Шима добрался до площадки. Он уже не скулил, выпученные глаза пялились в рифленый настил.
Вадик обхватил колени, в голове пробудилось смутное воспоминание.
В «Своих» ходили слухи о «защитниках» – невидимках, в отличие от «старших братьев». Про «защитников» он впервые услышал в библиотеке, единственном месте, где существовали правила: в просторное светлое помещение пускали без личных вещей. Мальчик с голубыми глазами и вздернутым поросячьим носом сказал, что директор нанял «защитников», чтобы учеников не обижали