Джек сосредоточенно смотрел на зеленый склон. Двое мужчин перебрасывались ярко-желтой «летающей тарелкой». Он внимательно наблюдал, как она каждый раз проплывала мимо простертых рук — неизменно недосягаемая.
— Ты что, нуждаешься в постоянном одобрении? — внезапно спросил Говард.
Джек очнулся, перед глазами все плыло. Невероятно — оказывается, он задремал. Взгляд уперся в костлявые, покрытые легким пушком колени Говарда, колени эти почему-то раздражали Джека.
— Да знаю я, куда ты клонишь, — проговорил он, ожидая, что Говард сейчас все расскажет, и у него отлегнет от сердца..
— По-моему, да.
— Что «да»?
— Недаром твоей последней работе… гм… не хватает стройности.
В смятении Джек замер, его словно пригвоздило к травяному склону.
— Вечно оглядываешься через плечо, вместо того чтобы заглянуть в собственную душу, сердце, или как там это теперь называется.
— Ты про меня?
— На сей раз — да.
Джеку хотелось завопить так, чтобы головы всех собравшихся на прелестных зеленых кенвудских лужайках, чуточку отдающих собачьими какашками, повернулись к ним. Но он сдержался.
— Слушай, — сказал он Говарду, — знаешь, что предлагают на сайте Кенвуда? Если покупаешь у них билеты на концерты, то за небольшую доплату можно заказать ужин человек на тридцать и даже больше в сказочном палаццо позади нас, где — я почти цитирую — имеется коллекция живописи общей стоимостью в двести шестьдесят миллионов фунтов. О полотнах, о художниках — ни единого слова; какая разница — кто автор, Рембрандт, Гейнсборо, Стаббс[112] или тот француз, что писал соблазнительных красоток…
— Буше.
— Или Буше. Нет, только стоимость. Чтобы до клиентов сразу дошло что к чему. Иного они, дескать, не поймут. Это одна крайность. Я тяготею к противоположной. Во всяком случае, стараюсь тяготеть. Так что, пожалуйста, Говард, не обзывай меня торгашом.
— Но ведь ты, Джек, — малый богатенький. Тебя не волнует, расходятся твои диски или нет. И тебе незачем гоняться за приглашениями участвовать в концертах…
— Даже если бы я не был богат, я не стал бы об этом думать. Нельзя путать продажи дисков с качеством музыки. А то не заметишь, как превратишься в дерьмо.
— Патогенная палочка капитализма, — подняв палец, важно произнес Говард. — Мы все ею заражены. Даже ты. Я считаю, Джек, ты делаешь свое дело очень пристойно, — сочувственным тоном добавил он. — А «Хорошо в рекламном мире» — блестящее произведение, и «Почему мы одинаковые?» тоже.
— Ага, одно сочинил в тысяча девятьсот девяносто втором году, а другое в двухтысячном. Замечательно!
— «Хорошо в рекламном мире» — это классика. После нее можно всю оставшуюся жизнь на диване лежать и брюхо чесать.
— Пьеска-то всего на одиннадцать минут звучания, — заметил Джек.
— Большинство композиторов пожертвовали бы левым ухом ради того, чтобы написать пьесу, которую объявят классикой. Пусть даже двухминутную.
Джека вдруг охватило полное безразличие. Плевать ему на Кайю, Яана, на музыку и на конец света. До чего славно валяться на лужайке, тут так тепло… Кемарь себе хоть сто лет. А Говард просто говно собачье. Можно сказать ему прямо в лицо, что он, Джек, думает про его игру. Да, альт у него звучит изумительно, божественно, но — не хватает глубины.
— Джек, я видел на днях, как ты прятался за деревом.
— Что-что?
— На Болтон-гарденз, когда Кайя К. от меня уходила. Прямо как развратный старикашка. Потом дал деру с моего концерта. А стоит мне упомянуть ее имя, уши у тебя вспыхивают лампионами.
Джек с усилием поднялся и отряхнул брюки. Он всегда наотрез отказывался носить шорты, и ноги у него взмокли от пота.
— Это запутанная история.
Джек двинулся прочь. Говард резво вскочил с земли. Он три раза в неделю плавает в бассейне и ходит в зал заниматься тяжелой атлетикой. Джек упустил это из виду. Забежав вперед, Говард повернулся к приятелю и раскинул руки.
Народ вокруг уставился на них, думая, что актеры-любители разыгрывают забавную сценку.
— Пошел к черту! — бросил Джек, уклоняясь от объятий.
— Сказать тебе, Джек, как она меня отыскала?
— На концерт, небось, пришла.
Они спускались по склону к мостику над ручьем, рядом с которым дышала зловонной сыростью неглубокая, вечно заросшая крапивой пещера. Ноги Джека жили своей отдельной жизнью, хотя исправно, шаг за шагом тащили на себе тело.
— Верно, — подтвердил Говард, — приходила, в прошлом году. В зале «Флориан Румз» играли в основном Гайдна. Но она отыскала меня еще до концерта. Как умудрилась — уму непостижимо.
— Может, просто любит Гайдна.
— Просто знала обо мне заранее. По твоему диску. «Почему мы одинаковые?» Во второй вариации, если помнишь, я чертовски лихо сыграл.
— И что она тебе поведала?
— Всего лишь попросила меня подписать диск. О тебе в тот раз и словом не обмолвилась. Я еще подивился необычно тонкому музыкальному вкусу девушки. Так ей и сказал.
— Спасибо, Говард.
— Но до уроков дело дошло не сразу. Она проявила редкую настойчивость.
— По-твоему, она стала возить сына к тебе на уроки, чтобы выйти на меня?
— Именно.
— Больно уж дальний прицел, Говард. Она же могла связаться со мной напрямую. Если ей приспичило не мытьем так катаньем выжать из меня денег, могла бы мне позвонить.
Говард с улыбкой смотрел на приятеля. Вот Джек и попался в ловушку — если, конечно, это и в самом деле ловушка.
— Она тебе, очевидно, уже звонила.
Щеки у Джека густо побагровели. Он отвернулся. Говард наигранно закашлялся.
— Что же все-таки произошло в Эстонии, Джек?
— А?
— Давай, выкладывай.
Джек пренебрежительно фыркнул:
— Познакомился с ней в Таллинне, в кафе. Потом увидел ее на любительском концерте. Назвался твоим именем и дал ей твой номер телефона. Мы оба слегка увлеклись друг другом.
— Ах, увлеклись? Яан у нее от тебя?
— Гм, возможно.
— Ай-яй-яй, как говорил Винни-Пух. Если я не ошибаюсь.
Джек опустил глаза к ручью. Они стояли в зловонной впадине возле мостика. Вокруг над зарослями крапивы вились мухи, а в ручье было больше черной грязи, чем воды. К мостику подошла группа корпулентных американцев. Некоторые, особенно тучные и бесформенные, ковыляли в шортах. Говарду и Джеку пришлось прижаться к перилам, чтобы пропустить весело гомонящих толстяков — вот оно, ходячее воплощение кошмара, который ждет все поголовье homo sapiens.
— Чисто пингвины, — довольно громко обронил Говард. — Хотя в воде пингвины несказанно грациозны.