— Вот глядите, перья, — Ричард указал на пушистую кучку на краю колеи, будто это жалкое зрелище говорило само за себя.
— Лисица, небось, лакомилась, — предположил Джек. Никто не возразил, но и не согласился; реплика повисла в воздухе. — Однажды я видел лиса, просидевшего в клетке много лет, — неожиданно для себя выпалил он. — Жалею, что его не выпустил.
— Так тебе же это приснилось, ты мне сам рассказывал, — сказала Милли.
— Да, помстилось что-то, — невнятно пробормотал Джек, делая вид, что погружается в творческие раздумья.
День стоял солнечный, под кронами буков свет был зеленый, как в аквариуме, хотя листья уже начали жухнуть и кое-где облетали. Перед прогулкой все четверо вооружились тростями — старинными, с рукоятками из слоновой кости и наконечниками, вонзавшимися в мягкую землю. Шли неторопливо, щадя Марджори. Все это похоже на снятый по роману фильм, думал Джек, окидывая взглядом деревья. А он мог бы сочинить музыку к нему — в чисто неоклассическом стиле, этакую типичную постмодернистскую стилизацию. Тут в кадре появилась Милли, он ей улыбнулся. Жестокое солнце высветило на лице у нее морщинки и едва заметные волоски на подбородке. Вчера, за ужином при свечах, а потом в спальне при лунном свете, она выглядела на десять лет моложе. Скажем, чуть за тридцать. И даже показалась ему такой, какой она была в тот день, когда он впервые увидел ее возле Перселл-Рум.
— Филип говорит, мальчикам стало скучно, — сказала Марджори, словно продолжая общую беседу.
— Где, мама?
— На спектакле. По Шекспиру, вы их водили. Прости, разве речь шла не про это?
— По-моему, нет, — ответила Милли.
Джек бросился теще на выручку:
— Со мной такое происходит сплошь и рядом.
Марджори хмуро глянула на него:
— Какое «такое»?
— Затея была не наша, Филип нас попросил. Мы из любезности согласились, — сердито чеканила слова Милли. — Он сам заказал билеты. Или Арабелла.
— А они правда скучали? — спросил Джек, раздосадованный не меньше жены. — Для меня это новость.
Он живо представил себе, как Филип, скрывая под модными темными очками самодовольную ухмылку, меняет в Дубае оружие на нефть, пока его сыновья смотрят Шекспира.
Вдруг страшно заверещала сойка — будто ребенок в руках убийцы, — и стала с шумом продираться сквозь ветви. Джек даже вздрогнул.
— Тоже мне сторож нашелся, черт побери! — гаркнул Ричард. Его сильный тенор эхом раскатился по лесу. И сам он казался высоченным, как могучие буки вокруг.
— Дорогой, ты же распугал всю оставшуюся дичь.
— А я — их властелин, — заявил Ричард, вращая перед собой трость. — Главный управляющий.
Снова завопила сойка, и все рассмеялись. Лесной, чуть плесневый дух, мешаясь с запахом растоптанной под ногами травы, сладко дурманил. День был почти жаркий, и Ричард облачился в «костюм для тропиков» — рубашку из плотной ткани, шорты и ботинки; последний раз он так экипировался в 2000 году, когда они с Марджори ходили в пешие экскурсии по Мадагаскару. В таком виде неловко являться в пивную.
— Знаю, ты скажешь, что я тебя этими разговорами заела, — нервно моргая, вдруг начала Марджори. — Но ты бы хоть посоветовалась с моим приятелем с Харли-стрит[108].
— С ума сойти! — не выдержала Милли. — Мы вчера только все это обсуждали. И на прошлой неделе! И месяц назад! Хватит, мама! Черт возьми, тебя послушать, я не человек, а обыкновенная сука! Или кобыла, которой вынь да подай жеребца! Что за хрень!
С обеих сторон дороги неслось негромкое жужжание и стрекот: там шла своя неизвестная, невидимая дикая жизнь.
— Ну, ты знаешь, что я про это думаю, — тихо промолвила Марджори.
— Погодите, — попытался унять их Ричард, — давайте сначала пропустим по пинте бочкового.
— Нечего годить, — оборвала его Милли. — Я больше не желаю обсуждать эту тему. Никогда. Вам обоим ясно? Извините, но… Извините, — яростно прошипела она.
Наступило молчание. Джек не смел и пикнуть. В глазах у него потемнело. Пустой черный экран. Ночной кошмар окутал его. Нужно встретиться с живой Кайей, тогда кошмар развеется.
— Ты что-то жутко побледнел, Джек, — сказала Марджори.
— Правда?
— И отлично, — рассеянно проговорил Ричард, поддевая тростью прошлогодние листья; сверху уже сыпались свежие. — Отлично.
— Законченный пьянчуга, — буркнула Марджори. Она уже выбилась из сил, а ведь еще недавно это была бы для нее небольшая прогулка.
— В конечном счете поездка, на мой взгляд, вышла удачная, — сказал Джек, когда они уже сидели в вагоне, направляясь домой.
Ричард сам довез их на «бентли» до станции, потому что в воскресный полдень даже Грэму положен отдых. Ехать было страшновато: в «Наседке с цыплятами» лорд Дюкрейн выдул две пинты пива, потом дома, под жаркое (как всегда, их новая кухарка Сандра передержала его в духовке), добавил еще полбутылки бургундского урожая 1989 года. А ведь между Уодхэмптон-Холлом и станцией установлено минимум тридцать камер, фиксирующих скорость; вдобавок, петляющая дорога покрыта ярко-желтой разметкой, точно вертолетная площадка.
Алкоголь, однако, на Ричарда действует иначе, чем на всех прочих: машину он вел заметно медленнее, а если «бентли» и отклонялся от курса, то исключительно потому, что рулевое управление было сконструировано в эпоху, когда о нынешней точности регулировки и не мечтали. Но ужасала дикая трата времени. Выскочив из машины, они сломя голову помчались к станции и влетели туда, как полоумные. Тревога оказалась ложной: по случаю воскресного дня поезд опаздывал на двадцать минут, билетов первого класса не было, как и контролера.
— Надеюсь, хоть машинист на месте, — заметила Милли.
Во всех вагонах пахло дымом, а хуже того — курильщиками, и чуть подванивало кишечными газами. Возвращаясь из Уодхэмптон-Холла на грешную землю, Джек всегда испытывает странное чувство, тем более что в силу географической близости в роли «земли» выступает Бейзингсток. Хотя наступил час воскресного чаепития, новый торговый центр прямо-таки кишел людьми, их автомобили и детские прогулочные коляски сильно затрудняли движение и усугубляли панику пассажиров «бентли».
— До чего же англичане некрасивы, — глядя в окно машины, бормотала Милли. Она выпила перед обедом бутылочку крепчайшего пива, и напрасно. — Настоящие уроды, притом жирнющие, ресницы — как у хомяков, а одеты! Боже! Отвратительно, мерзко, разве можно такое на себя напяливать?