В монастырь Визитации, который она так часто навещала, чтобы поболтать с сестрой Луизой-Анжеликой или со своими подругами, сестрами Никола Фуке? Приход в монастырь в полночь потребует объяснений… а что, если сказать правду? Она попросит приютить ее ради того, чтобы устоять перед любовью мужчины… И Сильви, больше не ища других доводов, приняла решение. Поспешив в дом, Сильви велела Беркену запрячь карету, пока она будет одеваться, но тот, к великому ее удивлению, не двинулся с места.
— Чего же вы ждете, ступайте!
— Мы в отчаянии, госпожа герцогиня, но это невозможно, — ответил Беркен, который всегда был столь церемонным, что о себе говорил в первом лице множественного числа.
— Почему же это «мы» не можем? — с сарказмом переспросила Сильви. Обычно его манера изъясняться ее забавляла, но в эту ночь ей было не до шуток.
— Мы не можем… по той очевидной причине, что на одном конце улицы воздвигнута баррикада, а на другом конце начинает вырисовываться вторая баррикада. Карета не сможет выехать с улицы!
— Почему понадобилось перегораживать улицу Кенкампуа?
— Кажется, сегодня ночью решили забаррикадировать все улицы, по крайней мере те, что не перекрывают цепями. Можем ли мы спросить госпожу герцогиню, куда она желает отправиться?
— В монастырь Визитации. У вас есть возражения?
— Н… нет! Нет, вовсе нет, госпожа герцогиня, но надо учитывать, что добраться туда можно только пешком… Даже портшез не пропустят!
— Значит, пойдем пешком! Прикажите, чтобы меня проводили факельщик и двое слуг.
Беркен, состроив оскорбленную физиономию, выпрямился во весь рост и весьма надменно объявил:
— В подобную ночь мы будем сопровождать госпожу герцогиню сами! Ваши приказания будут переданы…
Когда через несколько минут Сильви в платье из дымчатой тафты и в тон ему легкой длинной накидке с капюшоном вышла из дома, ее поразило, как необычно выглядели их улица и соседние улицы. Все казалось странным: метались тревожные тени, освещенные пламенем факелов, в темноте изредка поблескивало оружие; воздух наполнял какой-то смутный гул, в котором различались слова песен, стоны и взрывы смеха; это было пробуждение народа, который восстал и осознал свою силу, убедившись, что он един в борьбе за освобождение двух человек. Низвергнуты привилегии, цеховая разобщенность, запреты! На баррикаду каждый приносил то, что «мел, и среди восставших не последними были женщины.
Обычно с наступлением темноты по улицам Парижа осмеливались в одиночку бродить только пьяницы. отчаянные смельчаки и безумцы. В эту ночь все люди были вместе: на баррикадах бок о бок находились щеголь, водонос, базарная баба, иезуит в четырехугольной шапочке — все люди Церкви откликнулись на призыв маленького коадъютера! — и грузчик, и буржуа, владеющий собственным домом. Даже весь сброд, словно крысы, повылез из своих нор; это были лжекалеки, грабители, настоящие или мнимые нищие. Однако Сильви и ее сопровождающие не встретили никакой грубости. Люди улыбались молодой элегантной даме, которая учтиво просила ее пропустить. Казалось, никого не впечатлял и не раздражал титул герцогини, о чем громко оповещал Беркен. К великому возмущению последнего, какой-то обсыпанный мукой хлебопек с обнаженной грудью даже обхватил Сильви за талию, чтобы помочь ей перебраться через баррикаду.
Выбравшись на улицу Сент-Круа де-ла-Бретонри, они увидели, что навстречу движется кортеж, почти ничем не отличающийся от кортежа Сильви: дама в голубом атласном платье, отделанном серебряной нитью, — ее окружали факельщики и двое слуг — шла так спокойно, словно каждую ночь одна разгуливала по улицам, обмахиваясь веером-маской на длинной ручке. Сильви бросила на даму пристальный взгляд и с радостным криком кинулась к ней:
— Мари! Мари! Как я рада вас видеть! Радость была взаимной. Бывшая мадемуазель д'Отфор с распростертыми объятиями бросилась к Сильви, и молодые женщины расцеловались с таким восторгом, что вызвали рукоплескания окружающих: ведь знатные дамы очень редко обращались друг с другом как простые лавочницы. Кроме того, в их речи не звучало ни слова из совершенно невразумительного светского языка жеманниц: язык Мари и Сильви мог понять каждый.
— Господи, Сильви, куда это вы направляетесь в таком виде?
— В монастырь Визитации… Но я могу вернуть вам этот же вопрос.
— В монастырь? Что еще с вами стряслось?
— Я хочу подождать там рассвета. А что вы делаете на улице так поздно, да еще идете пешком, как и я?
— Возвращаюсь домой. Мне пришлось оставить свою карету на улице Святого Людовика, у госпожи герцогини Буйонской, которая давала музыкальный ужин. После моего замужества мы с ней очень подружились. Эта добрая женщина — кузина моего мужа и господина, но сегодня вечером у нее был такой содом, что музыки мы не слышали, а об ужине и вовсе забыли: госпожа де Лонгвиль и принц де Марсийак кричали громче всех, пытаясь убедить общество присоединиться к народу, чтобы пойти осаждать дворец Мазарини. Я предпочла уйти! — Но разве вам это не по душе? Вы ненавидите Мазарини гораздо больше, чем я…
— Конечно, но моему мужу не понравилось бы, что я так явно афиширую свою неприязнь. А мне так не хочется огорчать мужа. Я даже не знаю, где он сейчас. А когда его нет рядом, я всегда чувствую себя совершенно потерянной. Впрочем, я знаю — как и он без меня!
— Вы счастливая женщина, если сумели обрести в браке великую любовь! — улыбнулась Сильви.
— По-моему, вам тоже жаловаться не приходится. Но ответьте: что за странная мысль — отправиться ночевать в монастырь? Вы что — нуждаетесь в пристанище?
— До некоторой степени.
— Хорошо, тогда пойдемте со мной! Раз я здесь, считайте, что пристанище вы нашли. Да я и так никуда вас не отпущу!
— Я тоже не хочу с вами расставаться. Такая радость встретить вас, ведь я думала, что вы в Нанте.
Сильви не сказала, что у нее будто гора с плеч свалилась. Ведь Мари будет гораздо проще объяснить, почему она ищет пристанища, чем настоятельнице монастыря! Взявшись под руки, они пошли дальше, оживленно болтая; они преодолевали баррикады — в ту ночь в Париже было построено тысяча двести баррикад! — и чаще всего их шумно приветствовали защитники, польщенные тем, что такие красивые дамы одобряют их улыбками.
Труднее всего оказалось миновать баррикаду, воздвигнутую неподалеку от особняка маршала де Шомбера. Объяснялось это двумя причинами: во-первых, особняк, соседствуя с орденом Ораторианцев на улице Сент-Оноре, находился совсем близко от Пале-Рояля. Во-вторых, всем была известна преданность маршала королю. Хотя маршал де Шомбер, будучи вице-королем Каталонии, в это время находился на другом конце Франции, ни у кого не возникало сомнений в том, что он, если бы находился в Париже, без колебаний поставил бы на место советников парламента вместе с их друзьями. Но в лице Мари д'Отфор маршал имел достойную себя супругу.