Читать интересную книгу Жизнь древнего Рима - Мария Сергеенко

Слова «возобновил ученые занятия» заставляют остановиться. Школа Орбилия не была начальной школой; Светоний помещает его среди «грамматиков»; два отрывка, сохранившиеся от его грамматических трудов, заняты разбором двух синонимов и оттенков их: criminans и criminator, litteratus и litterator. В школе он читал и толковал Одиссею в переводе Ливия Андроника, и преподавание его пользовалось в Риме широкой и доброй известностью. «Терзать при всяком случае своих ученых противников» (Светоний так и выбрал глагол «терзать», «раздирать» — lacerare) можно было, только располагая хорошим научным багажом. Когда приобрел его Орбилий? Мы видели, что его школьные занятия были прерваны резко и неожиданно, когда он был еще подростком. Остается предполагать одно: на военной службе Орбилий пользовался каждой свободной минутой, чтобы читать и учиться; может быть, для этих занятий после заключения мира с Митридатом бывали благоприятные минуты и обстоятельства. Фигура штабного писаря, который в промежутках между составлением штрафных списков (главная обязанность корникулярия) погружается в чтение, и кавалерийского солдата, который, вычистив стойло и хорошенько растерши руками своего коня (скребницы у древних не было), хватается за удачно приобретенный свиток, не может не внушать уважения. В душе Орбилия жила и страсть к знанию, и жажда его. И то, что он, вопреки всем тяготам, которыми щедро осыпала его жизнь, сумел эти знания приобрести, что военной карьере, которая вот-вот должна была завершиться для него почетной и доходной должностью центуриона, он предпочел бедное и не очень уважаемое место грамматика, заставляет взглянуть на эту суровую и мрачноватую фигуру иными глазами, чем в течение двух тысячелетий принято было на него смотреть с легкой руки Горация, ничего не увидевшего в своем учителе, кроме щедрости на удары (судя по превосходному знакомству Горация с практикой ехидных проказ, принятых в мальчишеской среде, Орбилий не зря обучал его уму-разуму). Земляки Орбилия, поставившие ему в Беневенте на форуме мраморную статую, были проницательнее.

Учил он по старинке, как учили все грамматики того времени, внедряя знания с помощью трости и ремня. «Одиссея» в латинском переводе была, конечно, утомительным и скучным чтением. Не следует забывать, однако, что старик Гораций, человек большой порядочности и крепких нравственных правил, приехав в Рим и, конечно, осведомившись о ряде школ (был он человеком осмотрительным и наобум не действовал), выбрал для своего сорванца учителем именно «щедрого на удары» Орбилия. Суровая атмосфера училища, видимо, была в то же время безупречно чистой.

Жизнь не дала Орбилию развернуться во всю полноту его сил и дарований, и это оставило в его душе горечь, от которой горько приходилось и тем, кто имел с ним дело. Мелкие обиды и царапины, достававшиеся ему, разрастались в его представлении до жесточайших оскорблений, изранивших ему всю душу: он составил их летопись и дал ей характерное заглавие — «Умученный» (рукописи Светония дают: perialegos w; perialogos w; принимаю конъектуру Тупа: περιαλγηζ). Он был неуживчив, не умел льстить ни ученикам, ни их родителям; люди, дававшие своим детям то изнеженное воспитание, которым будет так возмущаться Квинтилиан (I. 2. 5–8), т. е. люди состоятельные, вероятно, избегали его школы, и он умер бедняком, вынужденным жить в мансарде («под черепицами»).

Кв. Реммий Палемон родился в маленьком городке Вицетии, лежавшем на пути из Вероны в Аквилею, в доме хозяина его матери-рабыни. Мальчиком хозяева отправили его в свою ткацкую мастерскую, и познания, приобретенные в ней наблюдательным мальчишкой, очень пригодились ему в дальнейшем. Лениво ли работал он в ткацкой или не оказалось никого более подходящего, но только его приставили к хозяйскому сыну с приказом сопровождать мальчика в школу и носить за ним его «портфель» (капсу). Мальчишка был и смышлен, и любознателен; прислушивался ли он к урокам в школе, взял ли на себя роль учителя его молодой хозяин и втолковывал ему школьную премудрость, пока оба мальчика шагали из дому в училище и обратно, — как бы то ни было, но Палемон выучился грамоте и не только грамоте: он был настолько образован, что составил «Руководство по грамматике», которое, по мнению Узенера (H. Usener. Ein altes Lehrgebäude der Philologie. Sitzungsber. d. Münch. Akad. d. Wissensch., 1892. С. 630), представляло собой переработку учебника по грамматике знаменитого Дионисия Фракийца. Отпущенный на волю, он отправился в Рим, открыл там свою грамматическую школу и считался первым среди учителей: у него была великолепная память, много знаний и язык, о котором говорят, что он «хорошо подвешен».

Трудно найти людей и по судьбе своей, и по нравственному облику столь противоположных, как Палемон и Орбилий. Палемон принадлежал к числу самых неприятных людей древнего мира: был он тщеславен (о тщеславии, как отличительной черте его душевного склада, помнили и после его смерти, — см. Pl. XIV. 50), самомнителен до глупости, лишен уважения к подлинным заслугам. Дерзость его изумляла даже Светония: «Он называл М. Варрона свиньей и говорил, что наука родилась с ним и с ним умрет» (de gram. 23). В нравственном отношении это была фигура настолько грязная, что и Тиберий, и Клавдий громко предостерегали от посылки детей к нему в школу; подробности, сообщаемые о нем Светонием, непереводимы. Ему не приходилось жить «под черепицами», так как школа давала ему в год 400 тыс. сестерций, но и этого ему, по-видимому, не хватало. Распущенный образ жизни («он был так изнежен, что купался по нескольку раз в день») не помешал ему заняться коммерческими предприятиями и повести их к вящей для себя выгоде. Он открыл мастерскую дешевой одежды: бывший ученик ткацкой мастерской, видимо, не забыл, как разбираться в тканях и определять их качество; он купил заброшенный виноградник поблизости от Рима за 600 тыс. сестерций и сумел организовать хозяйство так, что через восемь лет у него купили урожай на корню за 400 тыс. сестерций: ученый грамматик был оборотист, сметлив и чуял, где можно нажиться.

118

Авл Геллий рассказывает, как однажды он встретил невежду, хвалившегося, что только он один во всем мире может объяснить Менипповы сатиры Варрона. Авл Геллий, у которого случайно была с собой эта книга, попросил его прочесть и объяснить ему смысл пословицы, которую приводит Варрон. «Прочти сам», — ответил тот. — «Как же я могу прочесть то, чего не понимаю. Я смешаю и спутаю все слова». Невежде пришлось уступить и взяться за чтение самому, но он «останавливался не там, где надо было остановиться по смыслу, и произносил слова неправильно» (xiii. 31. 1–9).

119

Школа Флавия, куда отец Горация не захотел поместить сына, была, конечно, школой грамматика, а не начальной, как это принято считать. Везти мальчика в Рим обучаться грамоте не имело смысла. По мнению старика Горация, школа Флавия была плохой, и он решил дать сыну среднее образование в Риме.

120

Об этом Плотии известно мало. Ему покровительствовал Марий в расчете на то, что он прославит его подвиги (cic. pro arch. 9. 20). Им была составлена речь против Целия, которого он обвинял в насилии; Целий обругал его, назвав «ритором-ячменником», т. е. человеком, пищей которому служит ячмень: прозвище оскорбительное, так как им обозначали гладиаторов. Варрон, закоренелый сторонник аристократии, издевается над кем-то, кого он называет Автомедоном, что тот выучился у Плотия «рычать, как рычит погонщик волов» (men. 257, ed. Fr. Bücheler). Квинтилиан упоминает, что им была написана книга «О жесте», т. е. о том, какие жесты выразительны и для оратора пристойны (XI. 3. 143).

121

Гуин (A. Gwynn. Roman education from Cicero to Quintilian. Oxford, 1926. С. 61–63) считал, что одной из причин закрытия школы Плотия был тот демократический дух, в котором он вел свое преподавание. О его школе можно, до некоторой степени, судить по «Риторике для Геренния», которая появилась между 86–82 гг. до н. э. Такие темы, как «следует ли дать италикам права римского гражданства», «надо ли привлечь к суду Цепиона за то, что он погубил армию» (по вине Цепиона она была почти целиком уничтожена кимврами в 105 г. до н. э. в сражении при Оранже), должны были, конечно, встревожить аристократию.

122

Обучение в Риме было очень долго делом совершенно частным: государство в него не вмешивалось, кроме очень редких случаев вроде запрещения греческих риторских школ. С империей дело меняется: постепенно, незаметно — одна мера за другой, — государство накладывает руку на дело образования и ставит его под свой контроль. Началось с дарования привилегий: Цезарь дал всем учителям права римского гражданства (suet. iul. 42. 1); Веспасиан впервые назначил риторам «заработную плату»: начал выплачивать каждому по 100 тыс. сестерций ежегодно (suet. vesp. 18). Первым, кто получил эту плату, был Квинтилиан, двадцать лет преподававший в Риме при разных императорах риторику. У него учился Плиний Младший, может быть, и Тацит, и Марциал справедливо назвал его «великим наставником легкомысленной молодежи» (ii. 90. 1). Учителя становятся государственными служащими. Общее направление отражается и в поведении городов: они заводят у себя школы, выбирают для них учителей, оплачивают их и, естественно, держат надзор за их преподаванием. Живую иллюстрацию этому мы найдем у Плиния Младшего, который предлагает своим землякам собрать денег и открыть школу (вероятно, риторики, а может быть, и грамматики, — pl. epist. iv. 13. 3–7). Из этого же письма мы узнаем, что учителя могут нанять родители на собственные средства, но что есть города, где учитель получает плату из городских средств. Нет запрещения открывать частную школу, но трудно было пойти на риск необеспеченного существования, когда можно было получить верный кусок хлеба. Антонин Пий установил число учителей, которые город мог содержать на свои средства: для большого города нормой было пять риторов и пять грамматиков, для города средней величины — четыре ритора и четыре грамматика, для маленького — три ритора и три грамматика; эти люди, по его указу, освобождались от воинской повинности, от участия в посольствах от городов (члены такого посольства денег не получали), от обременительных жреческих должностей, от постоя. Город выбирал себе учителей, устраивая среди них своего рода конкурс: декурионы, конечно, советовались с людьми понимающими. Миланские магистраты обратились с просьбой выбрать им хорошего учителя к Симмаху; он прислал им Августина (confes. iv. 13), но «утверждали в должности» именно они; только тогда учитель получал место, decreto ordinis prolatus. Юлиан, желавший во что бы то ни стало вырвать школьное преподавание из рук христиан, законом 362 г. объявил, что учителя, избранного городским советом, утверждать будет он, «дабы его одобрение прибавляло еще чести избраннику города» (cod. theod. xiii. 3. 5). Закон этот оставался в силе до Юстиниана.