И когда я услышал это, мое стиснутое горем сердце наполнилось ликованием, ибо я понял, что эта обреченная женщина падет от моей руки и что я свершу божественное правосудие.
– Слова, достойные царицы, о Клеопатра! – сказал я. – Смерть излечит твои недуги. Я приготовлю вино, ты выпьешь его, и Смерть тотчас же примет тебя в свои объятия, точно добрый друг, и увлечет в ласковое море сна, от которого ты в этом мире уже не проснешься. О царица, не страшись смерти! Смерть – это твоя надежда. Не страшись строгого суда богов, ибо я уверен, что твое сердце чисто и безгрешно!
Она содрогнулась.
– А если сердце не вполне чисто и не совсем безгрешно, скажи, о таинственный вещун, что ждет меня тогда? Нет, богов я не боюсь! Ибо, если боги Аменти мужчины, я и там буду царствовать. Однажды быв царицей в жизни, я всегда останусь царицей, даже после смерти.
Едва она произнесла эти слова, со стороны дворцовых ворот послышались громкий шум и радостные крики.
– Что там? – воскликнула она, вскакивая с ложа.
– Антоний! Антоний! – ширился крик. – Антоний победил!
Она стремительно развернулась и бросилась бежать так быстро, что ветер подхватил ее длинные волосы. Я медленно последовал за ней через большой зал и дворцовый сад к воротам. Там я увидел Антония, который в сверкающих римских доспехах проехал сквозь них, сияя торжествующей улыбкой. Увидев Клеопатру, он спрыгнул с лошади и как был, в боевом снаряжении, прижал к себе.
– Что? Рассказывай скорее! – воскликнула она. – Октавиан разбит?
– Нет, не совсем разбит, моя царица, но мы отбили его конницу и оттеснили к самому лагерю. Но какое начало, таким будет и конец. Не зря же говорят: «Куда голова, туда и хвост». Но это еще не все. Я послал Октавиану вызов на поединок, и если он примет его и встретится со мной один на один с оружием в руках, мир скоро узнает, кто сильнее – Антоний или Октавиан.
Его слова вызвали восторг, но среди криков ликования мы услышали:
– Посланец от Октавиана!
Гонец вошел, низко поклонившись, вручил Антонию послание и отступил. Клеопатра выхватила письмо из рук Антония, сорвала шелковую ленточку и прочитала вслух:
«Октавиан приветствует Антония.
Вот ответ на твой вызов: неужели Антоний не смог придумать лучшей смерти, чем от меча Октавиана? Прощай!»
Радостные крики смолкли.
Наступил вечер. Антоний стал пировать с друзьями, скорбевшими вместе с ним сегодня о его поражениях, чтобы завтра предать. Незадолго до полуночи он отправился к собравшимся перед дворцом военачальникам своих легионов, конницы и флота. Среди них был и я.
Когда они окружили его, он, сняв шлем и озаренный светом луны, обратился к ним с торжественной речью:
– Друзья, соратники, братья по оружию! Вы, оставшиеся верными мне, кого я столько раз приводил к победе, к вам обращаюсь я. Выслушайте того, кто завтра, быть может, ляжет в немую землю, лишенный всего и покрытый позором. Вот наш план: более мы не будем в нерешительности плыть по течению войны! Мы нырнем с головой, кинемся в волны и либо добудем венец победителя, либо, если судьба так распорядится, утонем. Будьте верны мне и своей чести, и вам будет чем гордиться: все вы займете места по правую руку от меня в римском Капитолии и все будут завидовать вам! Если подведете меня сейчас и измените мне, – все, за что воевал Антоний, погибнет. Погибнете и вы! Завтра нам предстоит жестокая битва, прольется море крови, но сколько раз мы встречались с более опасным противником и побеждали! Сколько раз мы разметали вражеские армии, как ветер пески в пустыне, ни один враг не мог противостоять нам и, прежде чем заходило солнце, делили богатство, отнятое у побежденных царей! Чего же нам бояться теперь? Наши союзники покинули нас, но ведь наша армия все равно не слабее октавиановой! Будьте мужественны, бейтесь так же доблестно, и я даю вам слово императора, что завтра вечером я украшу Канопские ворота головами Октавиана и его военачальников!
Да, ликуйте! Ликуйте! Как я люблю эту воинственную музыку, словно льющуюся из сердец, преданных Антонию, она не сравнится со звуками фанфар, которым все равно, кого прославлять, Антония ли, Октавиана ли. Да-да, эта музыка самих сердец тех, кто любит меня! И все же – теперь я стану говорить тихо, как мы говорим над могилой близкого человека – и все же, если Удаче будет угодно отвернуться от меня, и если воин Антоний не сможет победить напавших на него и умрет смертью воина, и вы станете оплакивать того, кто всегда был вашим другом, вот мое завещание, которое мне приходится оглашать без должных церемоний здесь, в нашем лагере. Вы знаете, где хранятся мои сокровища. Возьмите их, мои самые преданные друзья, и в память об Антонии разделите между собой по справедливости. Потом идите к Октавиану и скажите ему так: «Антоний мертвый приветствует Октавиана живого и во имя прежней дружбы и в память о тех боях, в которых вы сражались рядом, и о тех опасностях, через которые вы прошли вместе, просит проявить снисхождение к тем, кто остался ему верен и пришел к нему, и оставить им подаренное».
Нет, пусть мои слезы – а я не могу сдержать слез – не наполнят ваши глаза! Вам не подобает плакать. Вы же мужчины, а лить слезы – удел женщин. Каждый мужчина должен умереть, и смерть была бы счастьем, если бы ей не сопутствовало наше беспощадное одиночество. Если мне суждено погибнуть – а так может случиться, – я вверяю своих совершенно беспомощных детей вашей трепетной заботе, ибо может случиться так, что помощи им больше будет ждать не от кого. Все, довольно слов, воины! Завтра на рассвете мы вцепимся в глотку Октавиану, одновременно на суше и на море. Клянитесь, что не оставите меня и будете верны мне до последнего!
– Клянемся! – закричали они. – Мы клянемся, благородный Антоний!
– Да будет так! Моя звезда снова восходит, и завтра, достигнув вершины, она, быть может, затмит своим блеском звезду Октавиана! Пока же прощайте!
Он развернулся и собрался было уйти, но потрясенные военачальники поймали его руку и стали целовать. Этих закаленных в боях полководцев так тронули его слова, что многие из них плакали, как дети. Да и сам Антоний тоже не мог совладать с печалью, ибо при свете луны я увидел, что слезы катятся по его изможденным щекам и падают на могучую грудь.
Когда я увидел это, меня охватило великое волнение, ибо я хорошо понимал, что, если эти люди будут верны Антонию и сохранят ему преданность, все еще может обернуться в лучшую сторону для Клеопатры, и, хоть я не питал к Антонию зла, он должен был пасть и в своем падении увлечь за собой женщину, которая, точно какое-то ядовитое растение, обвила этого могучего человека, выпила всю его силу и задушила его, погубив своими объятиями.