Читать интересную книгу Партизанская искра - Сергей Поляков

Но словам офицера никто не верил. Все видели состояние, в котором находились арестованные, и понимали, что не даровать им жизнь собирались палачи.

— Пока не разойдетесь, я буду держать их на холоде. Пусть мерзнут, если вам не жалко.

Он подождал минуту и, видя, что ни единый человек не двигается, крикнул жандармам:

— Двадцать человек ко мне! Разогнать это сборище!

Толкая прикладами, жандармы теснили людей, но разогнать так и не удалось. Люди разбегались и прятались в ближайшие хаты, чтобы не сводя глаз смотреть.

Когда опустела окраина, колонну подпольщиков выстроили на большом пустыре в стороне от дороги. Против нее шеренгой стояли солдаты.

Капитан Анушку развернул большой лист бумаги. Это был приговор полевой жандармерии осужденным участникам подпольной организации «Партизанская искра», подписанный жандармским подполковником Модестом Изопеску.

Сообщить Наде Буревич о предательстве и предупредить ее о грозящей ей опасности ареста Парфентий не успел. Конные жандармы опередили его. Надя, вместе с членами ее подпольной группы, была уже схвачена и отправлена в крымский жандармский пост.

Покинув Каменную Балку, Парфентий вышел в степь. Он шагал по глубокому снегу, поглощенный тяжелыми думами о товарищах, схваченных жандармами. Он понимал, что всех их ожидают пытки, истязания, а затем неминуемая смерть. А ведь их борьба только начиналась. И так все это неожиданно оборвалось из-за подлой измены одного. Но неужели все погибло? Нет, не может быть. Ведь то великое дело, за которое он вместе со всеми товарищами боролся, не погибло. Оно бессмертно.

Эти мысли придавали ему силы. Он шагал все быстрее, не чувствуя огневой боли в раненой ноге.

«Скорее туда, в лес!» — торопил он себя, на серебряную поляну, где он условился после налета на жандармерию собраться с товарищами. Он надеялся, что не все они арестованы. Некоторые из них ушли и, может быть, уже там, на месте ждут своего вожака.

Но на серебряной поляне не было ни души. Он несколько раз обошел ее вокруг.

С щемящим чувством долго стоял он на том месте, где с товарищами целовал знамя, клялся в верности Родине.

Измученный, с усиливающейся болью в ране, пробродил он всю ночь по лесу. К утру поднялся жар. Тягучий озноб ломил тело, и в голове стоял шум, обычный при высокой температуре и потере крови. От слабости подкашивались ноги. Перед глазами мутнели, теряя очертания, предметы.

Превозмогая слабость, он побрел к селу в надежде укрыться где-нибудь на горище в соломе, отдохнуть, а главное, — перевязать рану на ноге. Домой идти Парфентий не решался, ибо знал, с каким ожесточением разыскивают его по селу жандармы.

Он подумал о деде Григории. На него Парфентий надеялся. И на этот раз он был уверен, что преданный и честный старик, как никто другой, сможет укрыть его и помочь.

Собрав остаток сил, Парфентий добрался до хаты деда Григория. И когда тот открыл дверь, повалился к нему на руки, теряя сознание.

Дед Григорий отогрел Парфентия, перевязал ему рану и, когда чуть забрезжил рассвет, спрятал больного на чердаке бывшей колхозной кузницы. Он притащил туда все теплые вещи, которые были в доме, чтобы как можно теплее укутать раненого.

Шестеро суток дед Григорий ухаживал за больным. Тайком носил ему еду, питье, давал лекарство, которое с большим трудом удавалось доставать.

На седьмой день, когда жар спал и раненый почувствовал себя лучше, дед Григорий рассказал Парфентию обо всем, что произошло за эти дни в Крымке.

Видя, как тяжело принял Парфентий весть об аресте учителя и смерти комиссара «Партизанской искры» Мити Попика, дед Григорий умолчал об аресте отца, матери и сестренки. Не хотел старик увеличить и без того непомерно великие страдания юноши.

На следующий день Парфентий сказал деду Григорию, что хочет уйти в савранские леса к партизанам.

— Как-нибудь доберусь.

— Нет, Парфуша, еще рано, — возразил старик. — Слаб ты очень. Не дойдешь, по дороге где-нибудь загниешь. Нога у тебя припухла. Ты и сапог не наденешь. А без сапог по этакому снегу куда пойдешь? Путь неблизкий. Полежи недельку, справишься трошки и тогда можно пойти. Я понимаю, что тебе тут оставаться нельзя. А я постараюсь хлопчика Васю увидеть. Он тебя прямо куда следует приведет.

Одиночество на пыльном, закопченном чердаке кузницы усиливало душевные муки Парфентия. Но он согласился с доводами деда Григория и решил остаться еще на несколько дней.

Но спустя три дня после этого разговора утром Парфентий услышал на улице шум. Он заглянул в щелку. По улице бежали возбужденные люди. Среди шума он различил слова: «Хлопцев ведут», и в нем вспыхнуло неодолимое желание бежать туда, увидеть своих товарищей, быть ближе к ним в эту минуту.

Покинув свое убежище, Парфентий пробрался на окраину села. Ему удалось незамеченным забраться на чердак ближайшего сарая.

В небольшое отверстие, проделанное им на крыше, он видел все, что происходило.

Анушку закончил читать приговор и отъехал в сторону. Несколько минут царила тишина. И в этой жуткой тишине, раздирая на части сердце, долго и неумолчно звенело последнее слово приговора: «Расстрелять!»

Тяжелый ком подступил к горлу Парфентия. С особой силой почувствовал он сейчас горечь утраты, любовь и душевную близость к товарищам, гордость за их презрение к смерти и гнев к палачам.

Какое же право дано этим зверям отнимать жизнь людей только потому, что они не захотели им покориться? Кто дал это право румынскому жандарму Анушку?

Анушку сидел на лошади спиной к нему.

Парфентий вынул наган и прицелился.

Тишину расколол треск выстрела. Офицер запрокинулся навзничь и, сраженный насмерть, повис на стремени.

Цепь жандармов смешалась, расстроилась.

— За вас, товарищи! — крикнул Парфентий. Все стоящие узнали голос своего вожака и в ответ дружно, мощно загремело:

— За Родину!

— Смерть фашистам!

Группа жандармов бросилась к сараю. Но Парфентий спрыгнул с чердака и исчез.

Оставшиеся жандармы, потеряв начальника, стали, торопясь, стрелять по осужденным. Упавших добивали прикладами, с остервенением топтали сапогами.

И не от ярости они делали это. Другое чувство владело ими. Это было чувство страха за завтрашний день, готовивший им, убийцам, самую страшную из всех, бесславную собачью смерть.

Глава 22

ЧАПАЕВ НЕ СДАВАЛСЯ!

Парфентий успел спрыгнуть с чердака прежде, чем жандармы подбежали к сараю.

Пригибаясь как можно ниже, он пробежал глубокой канавой вдоль огорода и, проскочив молодой вишневый садик, очутился на изгибе узенькой кривой улочки. Здесь он на секунду остановился, чтобы перевести дыхание и решить, куда бежать дальше.

Сквозь звон в ушах он слышал беспорядочные выстрелы, крики, слова грубой брани. И совсем близко раздавались голоса бегущих людей. Это была погоня за ним. Раздумывать было некогда, да и выбор оставался единственный: проскочить через огромное село, выйти к речке, а там через лед на остров, в лес. Там можно скрыться от преследовавших его жандармов.

Поправив сбившуюся повязку на раненой ноге, Парфентий выбежал на дорогу. Но тут же остановился. Вдоль улочки, прямо на него, ехал шагом верховой.

Юноша бросился в сторону и спрятался за ствол старой коряжистой вербы, низко свесившей над дорогой свои редкие оголенные ветки.

По дороге, по рыхлому, распущенному оттепелью снегу, хлипали копыта лошади. Все ближе и ближе отдавалось в ушах Парфентия их равномерное хлюпанье. Наконец, совсем близко зашумело тяжкое, прерывистое дыхание усталого коня. Еще секунда, другая, и ездок был совсем рядом. Сжав в руке наган, Парфентий шагнул из засады и преградил дорогу ехавшему.

— Стой! — негромко, но угрожающе произнес Гречаный.

Ездок дернул поводья. Лошадь шарахнулась было в сторону, но почувствовав на поводе руку, остановилась.

— Стой! — повторил Парфентий. — Руки вверх!

Увидев направленное на себя дуло нагана, полицейский поднял руки.

— Слезай!

— Что ты, Парфень.

— Слезай, говорю.

— Я не трону тебя, — промямлил в испуге седок, — иди, куда хочешь.

— Слезай, гад! Застрелю!

Полицейский, не опуская рук, спрыгнул с лошади.

— А теперь кругом и марш бегом, шкура! И не оглядывайся, а то пристрелю.

Перепуганный насмерть полицай быстро засеменил в сторону, противоположную той, откуда доносились приближавшиеся голоса погони.

Превозмогая боль в раненой ноге, Парфентий с трудом влез на лошадь и помчался вдоль села.

Орава жандармов бежала по следу Парфентия. А след был необычный, приметный. Правая нога беглеца печатала на мягком, сыром снегу четкие оттиски подошвы сапога, левая же оставляла бесформенные вмятины от раненой ноги, обмотанной тряпками.