Читать интересную книгу Савелий Крамаров. Cын врага народа - Варлен Стронгин

— Жизнь научила, — улыбнулся Савелий, довольный похвалой супруги, — бывало, в России загонят киноэкспедицию в болото или пустыню, где рядом даже нет сносного жилья, и только потом начинают думать о том, где можно накормить артистов. Строили прежде всего заводы и рудники, а потом уже дома для рабочих, магазины, бани… Я видел семьи, годами живущие в вагончиках, в дикой тесноте, без элементарных удобств… И при этом говорили, что самое ценное у них — люди. А платили им копейки. Я теперь уже вряд ли выберусь в Россию. Стронгин сказал мне, что можно ознакомиться с делом отца. Я очень мало знаю о нем…

— Не грусти, Сава, — попросила Наташа, — счастливая полоса в нашей жизни продолжается. Здесь отличные хирурги. Я верю в них. Почитай лучше сценарий.

— После операции, — сказал Савелий и взял в руки книгу о Евгении Евстигнееве. — Когда я снимался с ним, то чувствовал себя профнепригодным. Он меня многому научил, и другие артисты, в России и здесь. Я думаю, что он в какой-то мере был бы рад, увидев, что я чему-то научился.

Савелий углубился в книгу. Иногда он дважды или трижды перечитывал одну и ту же страницу, несколько раз звал Наташу, которая готовила ему еду.

— Послушай, Наташа, — увлеченно говорил он, — послушай, что написал Женя: «Доброта должна идти изнутри человека и общества. Приказать быть добрым нельзя. Доброта — нравственная категория души. Меня порою удивляют громкие призывы — быть добрыми, милосердными, человеколюбивыми. Все это игра слов. Разве может быть милосердным общество, где каждый, кто близок к распределению жизненных благ, пользуется ими прежде всего сам, где действует негласный призыв — больше отдай мне! Разве это нормально, когда и сегодня многие одаренные люди покидают страну, где нет заботы о них, где для того, чтобы реализовать свой талант, надо пройти настоящие круги ада». Я думаю, Наташа, что, может быть, рождая эти строки, он среди других уехавших из России людей вспомнил меня. И все-таки здорово, что сейчас в России об этом можно говорить и оставаться на свободе. По крайней мере — пока…

В другой раз он позвал Наташу радостным голосом и сказал, что нашел у Евгения Александровича строчки о себе, не о Савелии Крамарове лично, а об актерах, находящихся в его положении.

— Слушай, Наташа, внимательно, — блеснул глазами Савелий. — «Человек другой профессии, если он заболел и у него в семье печальное событие, может не выйти на работу, взять, скажем, больничный лист и так далее. Актеру это сделать сложно: назначен спектакль, надо выйти на сцену и играть… И не может быть иначе, если ты настоящий актер. Андрей Миронов не пропустил ни одного из своих спектаклей в очень тяжелые дни: умер отец… Никто не заставлял Николая Афанасьевича Крючкова разрезать гипс на ноге и приехать на съемку картины «Суд». Никто не заставлял тридцатичетырехлетнего умирающего режиссера Владимира Скуйбина руководить этой съемкой. Никто не заставлял Евгения Урбанского рисковать жизнью, погибнуть на съемках фильма «Директор»»… Я буду, Наташа, играть в новом фильме. Обязательно снимусь. Лишь бы хорошо прошла операция…

Как потом вспоминала Наташа, книга об Евстигнееве была последней из прочитанных им. Еще раньше он искал книгу об Иннокентии Смоктуновском, которого боготворил и считал великим актером.

Операцию провели, и она не предвещала выздоровления. Савелий почувствовал это и, вздохнув, сказал, что научился ценить жизнь, то, что окружает его, обожает жену, любит свой дом и главное — природу. Он заглядывался на рассветы и закаты солнца, на то, как распускаются цветы, как теплый калифорнийский воздух колышет листву. Даже редкий в этих местах дождик вызывал радость и умиление на его лице. Он понимал вечность природы и, наверное, хотел хотя бы в душе слиться с нею. Неожиданно становился серьезным. Прочитал сценарий и задумался.

— Я буду молить Бога, чтобы Он продлил мое счастье с тобою, — сказал он Наташе, — чтобы я успел отсняться в новой роли, где смог бы использовать многое, чему научился в творческой жизни. Большая роль с неоднозначным характером героя, к которой я стремился долгие годы. Я люблю комические роли, но мне уже за шестьдесят, я хочу играть роли, которые задели бы души людей и остались в их памяти.

Рядом с Савелием на столике стояла фотокарточка дочери. Он часто и с грустью смотрел на нее.

— Не говори импресарио, что я тяжело болен, — сказал он Наташе, — я молю Бога, и мне становится легче. Я постараюсь выкрутиться…

В дни, когда боли ослабевали, он включал видеомагнитофон, смотрел свои фильмы и телебенефис, смотрел внимательно, видимо где-то ощущая недочеты в игре, и переосмысливал ее. Лишь однажды похвалил себя: «Ну и лихо я сыграл, Наташа!» В этих словах было воспоминание о молодости и грусть об уходящих силах.

Его первая жена Марина писала: «В январе 1995 года у Савелия обнаружили рак прямой кишки. В начале февраля прооперировали и назначили усиленный курс химиотерапии, В тот же период у него начался острый тромбоз в ногах. Позже тромбы разошлись по всему организму, включая мозг. Весь май, после двух инсультов, Савелий лежал в госпитале слепой, немой, парализованный. Только люди, близко знавшие его, понимали трагизм его положения. 15 мая мы с Басенькой приехали в Сан-Франциско прощаться с Савелием. Застали его уже в бессознательном состоянии. Бася горько плакала оттого, что папа на ее присутствие никак не реагирует. Басенька целовала папу в руки, в губы, прижималась к нему щечкой, долго убеждала его: «Папа, ты должен кушать. Ты выздоровеешь. Мы будем еще много радоваться». Но, увы, никакой реакции в ответ. Басенька очень тяжело переживала папину смерть. Спустя несколько дней проводился День отца. Все ее подруги писали папам открытки. Написала и Бася, но не знала, куда ее отправить, и плакала. Она никак не может освоиться с мыслью, что папы нет в живых. Я ей говорю, что папа сейчас с Богом и продолжает охранять ее и так же заботится о ней, как он это делал раньше. Она по-своему в это верит и говорит: «Мой папа такой хороший, что Бог захотел его иметь рядом с собой».

До последних дней рядом с Савелием была Наташа. Она — на пределе нервных и физических сил, но держится. Олег Видов передал в Москву, на телевидение, что Савелий Крамаров не может двигаться, видеть, только слышит. И Олег просит присылать Крамарову телеграммы. Через несколько часов пришли первые весточки с родины со словами любви и признания. Родина — не только родные, которых почти не осталось, но друзья и миллионы людей, любивших его игру. Олег Видов читал ему приходящие телеграммы.

Лицо Савелия ничего не выражало, но душа наверняка согревалась. Сколько могла…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});