Читать интересную книгу Савелий Крамаров. Cын врага народа - Варлен Стронгин

Савелий не хотел уходить от озера, щурился от солнца, подставив ему лицо, и Наташа подумала, что он стремился не столько в Рино, сколько к этому озеру, напоминающему ему Байкал.

— Ну, поедем, — наконец решился он, в последний раз окинув взглядом необъятную водную гладь. По дороге к озеру он собирал огромные сосновые шишки, необычайно красивые, с острыми концами иголок, впивающихся в руки. Он терпел боль, но донес несколько шишек до машины и сказал, что положит их на специальную полку, что шишки будут напоминать им о чудесном озере Тахо, об этой поездке.

— А почему город с казино построили в горах, да еще в таких дальних, как Сьерра-Невада? — удивилась Наташа.

— Когда-то тут были многочисленные рудники. Там добывали серебро. Но ценности, если их интенсивно брать, быстро кончаются. Люди стали покидать рудники, но, чтобы им дать рабочие места и оставить здесь, конгресс, в виде исключения, разрешил открыть в Рино игорный бизнес.

Савелий играл азартно и по-крупному, словно старался испытать судьбу, поверить, что ему повезло в любви, но автоматы не знали об этом и звенели, выбрасывая из своих заделов горсти монет. Однажды на окошке, где показывался выигрыш, зажглась цифра «80». Восемьдесят монет вместе с предыдущими, отданными другими автоматами, еле уместились в специальной чаше. Савелий упорно старался проиграть и подошел к автомату, где путь к выигрышу, довольно большому, был особенно сложен. На экранчиках в случае успеха должны были появиться пять попугаев, три из которых могли полететь, и взлет одного из них давал крупный выигрыш. Уже четвертый доллар, брошенный Савелием в чрево автомата, заставил выпрыгнуть на окошки всю пятерку попугаев. Савелий тут же нажал кнопку, и крайний попугай мгновенно улетел. На экране зажегся выигрыш: одна тысяча двести долларов. И тут же зал взорвался аплодисментами.

Американцы — очень доброжелательные люди и радуются чужому выигрышу, как своему К Савелию подошли русские американцы, оказавшиеся в зале. Лица их сияли от радости, причиной которой была, в первую очередь, неожиданная встреча с любимым артистом. Савелий обрадовался им не меньше, чем они ему, и пригласил в ресторан. Русские оказались программистами из Пало-Альто, были среди них и пенсионеры — тоже бывшие ученые из Ленинграда. Пили водку «Абсолют». Савелий поднимал бокал с минеральной водой, и никто не сделал ему замечания, что он не поддерживает компанию, не пьет вместе с ними водку. «Обамериканились», — довольно подумал он о них. А потом все вместе пели песни и любимую песню Савелия: «А нам опять чего-то не хватает, зимою — лета, зимою — лета, зимою — лета, осенью — весны!» Но пели по-русски громко и размашисто, с особенной удалью и при этом раскованно, ничего и никого не боясь. Долго прощались, обменивались с Савелием телефонами, с самым серьезным видом, хотя знали, что никогда не позвонят ему, не позволят себе отрывать его от работы или отдыха. Просто хотели продлить встречу с ним, проявить к нему уважение. Кто-то из них преподнес Наташе букет цветов, и все захлопали, а когда Наташа и Савелий стали рядом, защелкали фотоаппаратами. «Не зря мы поехали в Рино», — подумал Савелий, и Наташа прочитала его мысли.

— Какая была хорошая встреча! — сказала Наташа.

Они допоздна бродили по ночному Рино, залитому огнем иллюминаций и реклам, и им казалось, что они находятся в сказке, и они шли молча, страшась спугнуть ее очарование. Наташа выглядела настоящей феей, доброй и красивой, которую, придя в номер, Савелий осторожно взял на руки, и она прижалась головой к его плечу.

Утром из Рино двинулся поток машин, Савелий и Наташа пристегнули ремни, сказка стала постепенно переходить в обыденную жизнь.

— Ты знаешь, почему я выиграл? — сказал Савелий.

— Не знаю. Я люблю тебя, — ответила Наташа.

— В моей жизни началась счастливая полоса. Бог посчитал, что пора и мне выделить толику счастья. Он внял моим молитвам. Я буду молиться еще больше, чтобы Он продлил наше счастье. Одно меня заботит — юбилей. Шестьдесят лет — круглая дата, не отвертишься, нельзя обижать друзей, я знаю, что они готовят специальное представление для меня, а была бы моя воля… — Савелий задумался и потом изрек: — Я не чувствую особой радости от этого праздника. Придут прекрасные люди, Я, наверное, услышу немало приятных слов. Я никому в жизни не делал зло. Но чувствую, что мне будет грустновато.

— Почему? — удивилась Наташа.

— Я многим обязан Америке. Тем, что увидел мир. Тем, что остался в творческой жизни. Даже тем, что после отъезда в Штаты меня отсняли в трех российских фильмах, в том числе в кинокартине «Настя» отличного режиссера Данелии. Я обязан здесь Марине, которая родила мне чудесного ребенка, я навечно обязан тебе, подарившей мне счастье. Но с юбилеями мне не очень везет. Десять лет тому назад я был в отказе и не мог пригласить на юбилей в ресторане «Националь» многих друзей, чтобы их не подвести. Я не удивлюсь, если тот мой юбилей снимался скрытой камерой и пленка где-то хранится в спецархиве КГБ. На этом юбилее, — тут Савелий сделал паузу, обходя внезапно остановившуюся машину, — может случиться так, что не будет моих родных. Не уверен, что сможет вырваться Витя. Не доберусь до израильских братьев, до сыновей дяди со стороны отца, до Коганов. Они стали известными скрипачами и кочуют по миру с гастролями. А для меня очень важно, чтобы они были, чтобы были все мои друзья и ты познакомилась с ними. Шестьдесят лет — это и много, и мало. Когда ты со мною, я молодею. Но моментами усталость охватывает меня, среди бела дня вдруг тянет ко сну, в темноту, в бездну. Я просыпаюсь и медленно выбираюсь из бездны. Меня спасают еще съемки. Загорается на площадке свет, и что-то вспыхивает во мне, вероятно душа… Придет на юбилей Олег Видов — мой лучший друг. Вряд ли полетит из Нью-Йорка Сичкин. Посерьезнел Боря. Предпочел эстраде кино. Не будет Евгения Александровича Евстигнеева. Я купил книгу о нем. Как освобожусь от съемок, сяду изучать. Его надо не только читать, но и изучать. Не будет Георгия Михайловича Вицина, Евгения Леонова — моих учителей… Жени Моргунова. На редкость убедительный артист. Нажил себе массу врагов, потому что любил резать правду-матку о тех, кого не любил. Меня он признавал. Как артиста и человека. Его тоже перестали снимать, когда он стал очень популярным. После «Самогонщиков», «Операции «Ы» и «Кавказской пленницы». Он думал, что после этого на него хлынет поток ролей, а попал в длительную полосу забвения и безмолвия. Спасибо Мише Козакову. Он снял его в «Покровских воротах», в роли самовлюбленного автора эстрады. У Гайдая он снимался в маске Бывалого, а у Козакова без всяких юмористических ухищрений. Не комиковал, а смешно получилось. Я о таких ролях мечтаю. Сыграл эту роль Женя, и снова о нем ничего не слышно. Народного, как и мне, не дали. В поисках хлеба насущного стал колесить с концертами по стране. Хотя больной человек. Очень. Диабет его мучает. Но он не унывает. О нем киношники рассказывают легенды. А я могу рассказать о том, что знаю точно. Дело было летом. В Одессе. Концерты идут в городском Зеленом театре. Живем в гостинице «Интурист», где и обедают артисты, все, кроме меня, я держу свою диету. Пошли ребята в воскресенье в ресторан, а там обслуживают только иностранцев. Евгений Александрович подходит к метрдотелю и спокойно, уверенно говорит:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});