― Вы меня выпустите? Когда?
Девка подтолкнула тебя к лестнице.
― Это не наказание. В соответствии с законом, тебя передали сюда Службы Социальной Опеки. Мы ― правительственное учреждение, такая специальная школа.
― Исправительная?
― Нет, нет, я же говорила, это не наказание. Так что все, Пуньо, что ты вынюхал, это чушь.
И как раз потому, что в логику не верил, под воздействием какой-то пророческой мысли ты спросил:
― Что вы со мной сделаете?
Должна же она была хоть что-то ответить.
― Не беспокойся, Пуньо, все будет хорошо.
ВИДЕО
В течение всего времени работы на Милого Джека ты питался видеофильмами. Другие дети из его конюшни либо кололись на убой, либо впадали в какой-то кататонический [27] транс, либо ― хотя такое случалось реже всего ― предпринимали смешные и глупейшие попытки самоубийства. Ты же сидел перед видеомагнитофоном. Говоря по правде, именно видео спасло тебе жизнь, но смотрел ты его исключительно ради чистой радости участия в эффектном обмане. Там были мифические миры вечного счастья, миры людей, которых попросту нет, невозможного поведения, невозможных слов и мыслей. И там всегда побеждало добро; добро там вообще существовало в качестве реальной силы; ты вновь присвоил себе это слово как раз из видеофильмов, потому что проститутки с Площади Генерала никогда не могли объяснить его толком. В телевизоре же существовало добро, в телевизоре существовало счастье; после выключения устройства ты в него не верил, потому что те миры на самом деле ведь не существовали, и ты об этом знал ― но сказки при этом тоже любил.
Видеотека у Милого Джейка была громадная, тысячи кассет, настоящий склад; впрочем, и ничего удивительного, ведь он сидел в этом бизнесе. Английский язык, которому ты из этих фильмов со временем научился, тот первый, простенький, еще не отшлифованный стараниями учителей Школы ― был сленговым английским, амальгамой этнических наречий из множества гетто, фени и жаргона гангстеров, мусоров, юристов и солдат. От акцента ты избавился быстро: ведь ты был молодой, ты был ребенком. Одиночество тебе как-то не мешало, тебе еще не научили любить общество других людей, потому-то ты по нему и не скучал, хотя, а по чьему обществу ты должен был скучать? Работа у Милого Джейка особо напряжной не была, между отдельными съемками случались и длительные перерывы; если что-то тебе и докучало, то это вынужденность постоянного пребывания в четырех стенах — весь этот год ты провел в замкнутых помещениях, никогда не выходил на улицу, даже когда тебя возили в разбросанные где-то на окраинах города, тесные, временно размещенные в арендованных помещениях киностудии, даже тогда мир ты видел только из-за окна.
Джейк и его женщина, Холли, свой товар стерегли очень хорошо; в конце концов, ты был источником их содержания. И они тоже заботились о тебе. Вот правда еда была ужасно однообразной — ты чуть ли не сделался наркотически зависимым от пикантной мексиканской пиццы — зато уже никогда тебе не случалось лечь спать голодным. И Милый Джейк слишком часто тебя и не бил, и уж совершенно редко ― так, чтобы оставались следы, потому что после этого на него орал режиссер и выступали гримеры; впрочем гнев у Милого Джейка всегда кончался очень быстро. У него вообще настроение менялось молниеносно.
Как-то раз он принес тебе в подарок пластмассовые солнечные очки. А если бы захотел, мог бы тебя снабжать дешевыми наркотиками; другие дети из его конюшни получали их каждый день во время еды. Собственно говоря, серьезно он рассердился на тебя лишь раз, когда узнал, что ты начал учиться читать и писать. Он метался по дому, размахивая твоими каракулями и вопил:
― И на кой это ляд я трачу на этого малого говнюка такие бабки!? Ради вот этого?!!!
Но тут пришла Холли, и к вечеру он уже успокоился.
На видушке Джейка ты просмотрел каждый фильм, что был у него в коллекции, потому что ты жил именно в этом ― а не реальном ― мире. Только, в конце концов, даже и эта коллекция начала исчерпываться. Поэтому ты взялся за кассеты, упакованные в картонные ящики, что высились под стенами подвала. Оказалось, что на них записана продукция Джейка и компании.
Тебе очень быстро надоели бы эти карикатурные изображения тужащихся, изгибающихся, эпилептически дрожащих и издающих смешные звуки потных и голых тел ― если бы на многих такого рода пленках ты не обнаружил самого себя. Сам ты все это запомнил совершенно иначе. А вот на видео был совершенно другой. На видео вообще все эти мужчины и женщины были другие. Могло показаться, что им и тебе самому такая сексуальная гимнастика даже доставляла удовольствие, хотя сам ты прекрасно знал, что это не так. Голос, издаваемый твоим телом с телевизионного экрана, не был твоим голосом. Его банально продублировали. Ты слушал и пародировал самого себя. Но, несмотря на такой юмористический акцент, все это тебе тоже надоело: эти фильмы попросту не имели никакого сюжета.
Ты просмотрел еще парочку, взял из другого ящика ― одно и то же. В следующий ящик ― опять. И в четвертый… И вроде бы ничего нового, но, перематывая кассету, под самый конец ты заметил какую-то суету, размазанные в смикшированных неестественным темпом передвижения кадрах ярко-красные пятна. Ты переключился на обычную скорость. Того парнишку, которым пользовался герой этого фильма ― как раз убивали его недавние любовники. Ты опять отмотал пленку, увидел его лицо: пару месяцев этот пацан жил тут, с вами, у Милого Джейка он был еще до того, как тебя привезли из пустыни, от Якко. Пару недель назад он исчез, только сам ты предполагал, что он это от наркоты, потому что кололся он на полную катушку. Звали его Гуйо, родом хлопец был из Бангкока, когда-то ты с ним даже подрался за пачку жвачки. По-английски он говорил паршиво ― в фильме же, в то время, как смуглокожая девица резала ему живот окровавленной бритвой, свои отчаянные, истерические мольбы он визжал фальцетом с безошибочным акцентом Новой Англии.
СЕЙЧАС
Потому что мир жесток, и даже сладеньким семейным фильмам из видушки Джейка не удалось этой очевидной для Пуньо истины подделать. Это жестокость дикого хищника из джунглей, что появляется на экране лишь на мгновение, чтобы в убийственном бешенстве перебить половину экспедиции, а потом столь же неожиданно исчезнуть в чащобе: люди станут кричать, плакать и проклинать зверя, как будто до них не доходит, что это было всего лишь животное. Зло же в нем воплощает своим искусством режиссер. По-настоящему жестоким можно быть только лишь перед лицом человека, иначе, кто бы назвал это жестокостью?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});