― Слышишь?
― Это Цилло чистит Эльдорадо.
― Говорили, что Цилло приговорили.
― Откупится, откупится.
Вы сидели на самой вершине не до конца разрушенной стены старой фабрики, на самой окраине трущоб; был вечер, близилось ваше время. Домино угощал тебя арахисом из украденной с лотка банки. У Домино имелся самый настоящий пружинный нож, похожий на нож Хуана. Через час вы договорились напасть на клиента одной знакомой городской бляди. Клиент этот окажется человеком Барона и застрелит Домино, тебе же выбьет несколько зубов и распорет скулу — но пока что Домино жив, ваше время еще не пришло: вот вы сидите и ведете ночную сказку Города.
― Родился он за стоком, вон там, где теперь Свиноматки. Точно так же, отца он не знал, а мать его зарубили, а может и сама отбросила коньки от передозировки. Точно так же, по ночам шастал по Кварталу. А вот теперь, ты только глянь, кто он теперь, на какой тачке ездит, где живет, сколько может собрать стволов, а сколько телок по одному только слову. А было это так: он свистнул четыре бумажника подряд у лохов в кабаке, а там сидел и все это видел Серебряный Горгола. Ну, выходит за ним, хватает Цилло и говорит: «Хорош, малыш, очень хорош, теперь будешь работать на меня». Ну, и забирает его к себе. И Цилло работает на Серебряного Горголу. А Горгола видит, что Цилло самый клевый. И говорит ему: «Держи, Цилло, пушку, пойди и убери мне того-то и того-то, потому что остохерел мне, мать его». Ну, Цилло идет, и мужика нет. Горгола доволен, и Цилло теперь про бабки не думает. Ну, а потом случается такое дело, и Цилло гасит Горголу, и теперь его называют Золотым Цилло. А родился он ― ну, вон там вот, за склоном…
Время. Вы соскочили со стены, не спеша направились к Кварталу. Домино тем самым ножом, своим амулетом, талисманом.
― И вот ты только представь, ― совершенно размечтался он, ― только представь…
ТЕСТЫ
― Представь, Пуньо, что ты выходишь в коридор. Коридор очень длинный, ты даже не видишь его конца, пол в нем из гладких, холодных стальных плит, стенки выложены кафельной плиткой; окон нет, зато множество дверей; потолок покрыт ярко светящимися лампами, так что в этом коридоре очень светло. Ты идешь, слышишь лишь собственные шаги. А ты все идешь и идешь. Вдруг, двери, метрах в десяти перед тобой, неожиданно открываются. ― Темнокожий доктор прервался, но не оторвал от тебя взгляда; Девка, сидящая в уголке на пластмассовом стуле, с безразличным видом просматривала распечатки из машин, которые сегодня утром делали тебе больно. ― Ты смотришь, но из них никто не выходит. Ты подходишь ближе. И только теперь замечаешь это. Для этого опускаешь взгляд: вниз, на пол. У него нет ни ног, ни рук, он не умеет говорить, он слепой, и все это с рождения. Одно туловище. Он выползает из дверей и движется по этому полу к тебе. Пуньо? Пунь-о? Ты целуешь его, Пуньо, склоняешься и целуешь.
От пластырей, которыми к твоему телу приклеили холодные концовки различных устройств, у тебя раззуделась кожа. Тебе трудно сконцентрироваться на словах высокого негра, хотя его английский язык максимально примитивный, и тебе не нужно напрягаться, чтобы понять, что он тебе говорит. Впрочем, неважно. Все это враги, враги.
Доктор вздохнул, поднялся, глянул на Девку; затем подошел к высокому окну, выходящему на окружающий школу дикий осенний парк, постоял возле него минутку, затем вышел из комнаты, тихонько прикрывая за собой пластиковую дверь.
Девка зевнула и бросила бумаги на стол.
― Устал?
― Отвалите от меня.
― Так только сначала, Пуньо, должны же мы познакомиться.
― Что вы тогда дали мне выпить? Почему я ничего не помню?
― Это такие тесты, проведения которых ты помнить не должен.
― Гребаная школа…
Женщина засмеялась.
― Наша школа совершенно исключительная, и учим мы в ней совершенно необычным вещам. Увидишь, увидишь. Как-нибудь… ты даже, может, станешь знаменитым.
― Не хочу я быть знаменитым. ― Буркнул ты, злясь на то, что дал втянуть себя в разговор.
Она погасила улыбку, начала разыскивать сигареты по карманам.
― Мы научим тебя, чего ты должен хотеть.
Ты же начал срывать с себя датчики. Девка пожала плечами.
― Может ты и прав. На сегодня хватит. Отдохни. Остальные тесты по аперцепции [26], системе выделения и lingua questo засчитаем завтра. А математические тесты — как-нибудь при случае, — она закурила. — Одевайся. Я покажу, где ты будешь жить. С коллегами познакомишься. Правда, слишком много у тебя здесь их не будет.
― Чего мне нельзя?
Она поглядела на тебя как-то странно.
― Об этом не беспокойся.
Вы вышли в холл. Лестница ну прямо как в опере; оперы ты видел в фильмах у Милого Джейка, так что сравнивать мог. Здесь, на первом этаже Школы, всегда множество людей, вечное движение, балаган, быстрые диалоги во время случайных встреч. Никаких детей, одни взрослые. Некоторые в халатах, будто врачи, другие в мундирах, словно полицейские, только, скорее всего, они ни те, ни другие. На вас никто не смотрел.
― Вы меня выпустите? Когда?
Девка подтолкнула тебя к лестнице.
― Это не наказание. В соответствии с законом, тебя передали сюда Службы Социальной Опеки. Мы ― правительственное учреждение, такая специальная школа.
― Исправительная?
― Нет, нет, я же говорила, это не наказание. Так что все, Пуньо, что ты вынюхал, это чушь.
И как раз потому, что в логику не верил, под воздействием какой-то пророческой мысли ты спросил:
― Что вы со мной сделаете?
Должна же она была хоть что-то ответить.
― Не беспокойся, Пуньо, все будет хорошо.
ВИДЕО
В течение всего времени работы на Милого Джека ты питался видеофильмами. Другие дети из его конюшни либо кололись на убой, либо впадали в какой-то кататонический [27] транс, либо ― хотя такое случалось реже всего ― предпринимали смешные и глупейшие попытки самоубийства. Ты же сидел перед видеомагнитофоном. Говоря по правде, именно видео спасло тебе жизнь, но смотрел ты его исключительно ради чистой радости участия в эффектном обмане. Там были мифические миры вечного счастья, миры людей, которых попросту нет, невозможного поведения, невозможных слов и мыслей. И там всегда побеждало добро; добро там вообще существовало в качестве реальной силы; ты вновь присвоил себе это слово как раз из видеофильмов, потому что проститутки с Площади Генерала никогда не могли объяснить его толком. В телевизоре же существовало добро, в телевизоре существовало счастье; после выключения устройства ты в него не верил, потому что те миры на самом деле ведь не существовали, и ты об этом знал ― но сказки при этом тоже любил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});