Читать интересную книгу Повести и рассказы - Павел Мухортов

Слушая Гусарова, Лесков криво улыбался, и на лбу его от досады образовывались резкие складки.

— Сережа, а кто это?

— Любимец публики, Анжела. Толковый, обаятельный, как ты уже убедилась, но коварен и ужасный пройдоха.

— Подлец, — добавил Люлин.

— А я его где–то видела. Где?

— Не на дискотеке? — поинтересовался Люлин.

— Я не помню, мальчики. Память, черт бы ее… Кажется, мы были у подруги на вечеринке. Да, именно. Он был там. Гадкая история. Он ее бросил.

— А ты? что ты там делала? — спросил Лесков с напускной ревностью. Он еще что–то добавил и замолчал на полуслове. Люлин обернулся, в дальнем конце зала из–за стола приподнялся Беликов и направился к ним, сопровождаемый Гусаровым.

— Но тогда, — сверкая белками глаз, кричал Гусаров, — я неопытен был. Котенок. Синяра–мальчишка. А сейчас, Василь Ксандрович, не сразиться бы в преф? А, товарищ майор?

— Говорю который раз, обращайся на ты и не кричи. Неужели ты думаешь, твой голос приятнее голоса той милой шатенки? — Разваливаясь на стуле, как раз напротив Лескова, Беликов раздвинул ноги и повернулся вполоборота к ансамблю, осоловелый, насупившийся, исподлобья повел глазами на певицу — та, изгибаясь тонким телом, невинно заученно улыбаясь, шла меж столиков, путаясь в длинном шнуре микрофона. — Заруби на носу. Ты — сопляк, Гусаров. Рвешься выиграть у меня? Зачем? Чтобы посадить майора в лужу? Преферанс — игра холодных умов, а не хвастливых несдержанных крикунов. Верно, Лесков? Правильно, спрашиваю? — И, не дожидаясь ответа, Беликов загоготал, небрежно наливая в рюмку, брызгая водкой на скатерть, — Лесков. Давай выпьем. — Он подозвал скучавшего Гусарова. — налей ему, Гусаров.

Гусаров пригладил волосы и, приподнявшись, не обращая внимания на Анжелу, через стол потянулся с графином к рюмке Лескова, задевая тарелки, бокалы, бутылки. Беликов залпом опорожнил рюмку, не морщась, выдохнул и несколько секунд тяжело сопел, с наслаждением нюхал воздух, потом крякнул и выговорил, тыкая вилкой в ломтики колбасы. — Хороша! Ей–богу, хороша! — И, наколов сочный румяный кружок, поднес ко рту, мечтательно закрывая глаза, потянул носом аромат. Жевал он тщательно, что–то пьяно и несуразно мыча.

Лесков, загадочно улыбаясь, не притрагивался к щедро наполненной рюмке, медленно поглаживал подлокотники, молчал, пристально смотрел на Беликова. И только когда к столу подскочил Танов, приглашая Анжелу танцевать, Сергей напрягся, вытянулся, возвысился над столом.

— Ну, Лесков, докладывай. Как успехи? Где твой любимый Антинский? Я что–то в упор его не вижу.

— У Антинского жена, знаете ли… Ждут они прибавления.

— Ну так и докладывай, рожает. А ликбез–то закончил?

— Да. Как учили. Красный нос, синий диплом.

— Плохо, плохо, Лесков. Бери пример с командира. У меня и как знамя, и диплом. О-о, наука! — Беликов заржал.

— Отодвигал бы каждый третий стакан, заимел и красный, — отозвался Лесков хмуро.

Беликов старался сохранить серьезность, но не успел согнать с загорелого лица внезапную улыбку и проговорил чрезвычайно весело:

— А если б уразумел и отодвигал куда следует? А? Верно говорю? — он пренебрежительно рассмеялся, ловко опрокидывая в рот содержимое очередной рюмки. Пил он много, тело его поминутно раскачивалось, голова бессильно клонилась, здоровые руки дрожали, но язык не заплетался, и помутневшие глаза оставались смышлеными.

— Хочешь, Гусаров подтвердит? Верно, Гусаров?

— О чем вы, Василь Ксандрович? О том… Да, вы совершенно правы, Василь Ксандрович.

— Учти, Лесков, и ты, Люлин, учти, он — молодчина! Не то что вы. Он всегда знает кому и как протянуть… Поучились бы.

— Му–гу… нашли учителя, — возразил вдруг Гусаров в секундном смятении, сразу протрезвев, и прищурился. — Грустно что–то. Анекдотец, может, а? — и вместо анекдота он понес чепуху.

Подошли лейтенанты.

— Не мельтеши, не путайся. Гусаров! Наши дела — это наши дела, — сипло проговорил Беликов. — Я не советую тебе выставлять напоказ свои чувства.

Гусаров провел языком по верхней губе, лоб его заблестел от пота.

— Василь Ксандрович, может, сигаретку желаете?

Беликов отвернулся, странно сверкнув глазами, и снова впился взглядом в Гусарова, сердито прикрикнул:

— Гусаров! Что ты за человек? Говорю тебе, здесь нет начальников. Брось этот тон. Привыкай.

— Вы, Беликов, для него начальником навек останетесь, — усмехнулся молчавший прежде Люлин и хитро, зло глянул в глаза майору. Что–то спокойно–взрослое, сдержанное появилось в его взгляде, в голосе, и расслабленно отвалившемся на спинку стула теле. Неторопливыми пальцами он вытащил из пачки сигарету, кашлянул, закуривая, и произнес неожиданно жестко, останавливая взгляд на Гусарове:

— Скажи, тебе не тяжко? В вечной зависимости. Ты же невольник, Гусаров. Трусишься, живешь, как под колпаком. Чего ты боишься? Чего? Какую мерзость таишь? Признайся, черт бешеный покайся что ли перед нами, грешными, — Люлин перевел взгляд на майора. — Ну, тогда вы освободите его от страха. Запугали, небось, скромнягу?

— Что ты городишь, Люлин? Мало ли какие могли быть дела у нас. Наши дела, — повторил он и досадливо неторопливо махнул рукой, словно отряхивая банный лист.

— Нет, не ерунда это, майор, — таинственно–приглушенно произнес Люлин. Злость дрожала в его голосе. Вставая, он смотрел на Гусарова с таким презрением, что Лесков крепко испугался. И когда Валентин вдруг дико захохотал, поймал друга за локоть:

— Без нервов, старик. Уймись.

В зале воцарилась тишина. Насторожившись, лейтенанты устремляли внимание то на Беликова, сардонически улыбающегося, то на Гусарова, изумленного и побледневшего, то на взбешенного Люлина. Теперь дико захохотал Беликов, затрясся на стуле и, глотая слова, грязно выругался:

— Да вы что? Офонарели? Водочки мозги затуманила? Гусаров! Что за дела? За такое полагается морду бить.

— Видишь ли, Василь Ксандрович, что с него возьмешь? Перенедопил малость.

— Не смей больше орать! Ты… — Беликов едва не подпрыгнул на стуле. Музыканты ударили по струнам и крик майора потонул в грохоте музыки. Молодые офицеры остолбенели. Росло неясное подозрение кого–то в чем–то. Охваченный жарким волнением, Гусаров пробовал улыбаться и безуспешно. Прошло немало времени прежде чем он обрел власть над собой — сидел, в раздражении грыз безе, смахивал крошки с брюк. Разговор не клеился. Разошлись танцевать, вернулись. Лесков молча жевал, Люлин исподлобья следил за Гусаровым. Лишь Беликов, поглощенный танцем обаятельной шатенки, весело прихлопывал в ладоши. Анжела, заключенная в объятия Тановым, так и не покидала круга танцующих. Офицеры смеялись, гуляли по залу, но подходя к столу, где сидели Люлин и Беликов, или терялись и стояли в покорном молчании, или отходили с глуповатым выражением на лице. «Что? Что им надо? Зачем они подсели за наш столик?» — напряженно думал Люлин.

Майор облокотился на стол, жарко, тяжело дыша, и потянулся к Люлину. Удушающе пахнуло водкой,

— Ты как полагаешь, Люлин, в народном хозяйстве не ахти сладко? — и он заржал, вздрагивая всем телом. — Ну, что ты молчишь, Люлин? Оглянись, бардак кругом! А ты бунтарь. У тебя на роже написано. А знаешь, отчего ты бунтуешь? Ты не можешь жить так, как живут все они. Ты мнишь себя орлом. Но для них нужна иная стихия. И ты обижен на весь мир и считаешь, что с тобой за компанию должны быть обижены все.

Качаясь, вращая по сторонам головой, к столу подошел Лева, наклонился к Люлину с улыбкой, одновременно обозревая зал, конспиративно зашептал: «Валюха, дело есть. Выходи».

— Извини! — Люлин убрал руку Левы с плеча. — По себе судите, майор. Что ж прикажете, заливаться нам в щенячьем восторге?

— По моим меркам! — рявкнул Беликов, отчего, мнилось, в груди его захрипело. — Ну, молодежь… Ты — шизофреник, Люлин. В двадцать лет отказываться от трехсот ежемесячных дармовых денег. Конечно, при вашей–то службе. Это, Люлин, не зачуханным пехотным лейтенантом мордахой по земле елозить. Ишь, бедненький, замучили, заморили. Тебе еще дерьмо через тряпочку, да сиську сосать. Понял? Душу изливает. Ты поносил меня в умывальнике, а я, твой ротный, внушал вам, щенкам, и тебе тоже, науку армии, а не институтские штучки. Кто указывал вам на тайные пружины нашего мадридского двора? Нажимай на пружины. Не хочешь? Никуда тогда не двинешь? Это азбука. Уловил? — Беликов задержал в груди дыхание и очень быстро и зло заговорил: — Ты — никто, Люлин. Ты — червь, и я — червь. Пока нет ни денег, ни звезд, ни положения в обществе — сиди и не рыпайся, сопи в две дырочки и молоти свою копеечку! И шевели мозгами и делай так, чтобы добиться и звезд, и положения. Те, которые считают иначе, — дураки.

Люлин медленно вращал на столе тарелку с салатом. Офицеры подумали, что он не выдержит и бросит ею в лицо Беликова. Но спокойный веселый голос Люлина, скрывший молниеносную вспышку озлобленности, удивил всех.