детей в школах! Всюду вы увидите учителей, раскрасневшихся от злости, нисколько не сдерживающих себя в своей раздражительности, повсюду услышите вы бесконечные крики детей, поражаемых ударами учителя. Неужели такими средствами можно внушить молодым людям расположение к учению и неужели невозможно руководить их без розги?» Лютер сильно хлопотал о распространении школьного образования в своей стране и писал германским властям: «Тратят столько денег на оружие, дороги, плотины: отчего же не тратят столько же на воспитание наших детей, на образование хороших учителей? Главное дело — изучение языков латинского, греческого, еврейского: без них смысл (’в. Писания будет затемняться все более и более. Я не думаю, что каждый проповедник должен читать Священное Писание в подлиннике; но надобно, чтоб у нас были ученые, способные восходить к источникам». Но когда требование реформаторов было исполнено, школы основались, то Лютер же должен был заняться вопросом о том, как учить; он вооружился против учителей, которые преподавали детям в одно время немецкий, греческий и еврейский языки; по Лютеру, надобно было ограничиться одним латинским. Лютер коснулся и обхождения с учениками: «Надобно наказывать детей, но не ожесточать их: в противном случае они станут питать ненависть к отеческому дому; ребенок, напуганный жестоким обращением, теряет решительность; тот, кто привык трястись перед отцом и матерью, будет всю жизнь трястись от малейшего шума».
Крайности протестантизма вызвали католическую реакцию, произведением которой явились иезуиты. Почтенные отцы при основании школ также обратили внимание на то, как воспитывать: они нашли, что самое сильное побуждение к успеху — это соревнование; каждый ученик должен иметь соперника, который наблюдает за ним и доносит на него. Как Лютер с своими последователями, так и иезуиты имеют одинаково в виду латинскую школу; Лютер требовал, чтоб учитель иначе не говорил, как по-латыни, и заставлял учеников говорить на том же языке; иезуиты наказывали учеников за употребление родного языка; они-то придумали хорошо известный нам в детстве язык, т. е. кусочек ткани, который надевали на провинившегося в употреблении родного языка, причем виноватый для избежания наказания должен был стараться поймать одного из своих товарищей в том же преступлении и накинуть на него язык.
Карл Борромео в XVI, Каласенц (оба в Италии) — янсенисты и Жан Батист Деласалль в XVII веке заводят народные школы для бедных детей; в школе янсенистов учение начинается с родного языка, а не с латинского; а в христианских школах Деласалля изучение латинского языка строго запрещено. Так образование проникало и в низшие слои общества, но еще не затрагивался вопрос о женском воспитании: его затронул Фенелон. «Женщины, — по словам Фенелона, — должны выполнять обязанности, которые служат основанием всей человеческой жизни. Они устраивают домашнюю жизнь, и от них преимущественно зависят хорошие или дурные нравы общества. Женщина разумная, занятая и религиозная есть душа целого дома; она устраивает в нем порядок для блага временного и для спасения душевного. Напротив, дурное воспитание женщин гораздо вреднее, чем дурное воспитание мужчин, потому что безнравственная жизнь мужчин происходит от дурного воспитания, полученного ими от матерей, и от страстей, внушаемых им другими женщинами в летах зрелых. Невежество девицы имеет самые пагубные следствия, ибо заставляет ее скучать. В девицах всего опаснее тщеславие, ибо они родятся с сильным желанием нравиться. Для образования женщины, согласно с ее призванием, надобно с малолетства приучать девиц к управлению домом, поручая им известные домашние занятия. Необходимые для женщины знания суть: правильное чтение и письмо, знание четырех первых правил арифметики, умение вести книгу приходам и расходам; хорошо также ей знать основные законы и порядок гражданского управления; женщина, владеющая землею, должна иметь понятие о сельском хозяйстве; наконец, женщина должна уметь устроить маленькую школу, завести какую-нибудь мелкую промышленность для уменьшения бедности, должна обладать и другими средствами для вспоможения бедным и больным. После этих знаний, которые должны быть на первом плане, можно занимать девиц чтением светских книг, как-то: греческой и римской истории, особенно же истории отечественной. Можно позволить им чтение поэтических произведений, но соблюдая большую трезвость. Относительно музыки и пения должно соблюдать такую же осторожность. К какому бы состоянию ни принадлежала девушка, она должна бояться и избегать праздности; воспитание, равно как и занятия ее, должно быть приноровлено к среде, в которой она должна жить; опасно выводить девушку из сферы, ей предназначенной».
Во Франции того времени девушки обыкновенно воспитывались в монастырях: Фенелон вооружился против этого воспитания. «Если монастыри, — говорил он, — отличаются мирским характером, то в них составляется слишком привлекательное понятие о мире; если же в них ведут суровую жизнь, то они не могут приготовить к мирской жизни, при входе в которую монастырская воспитанница ослепляется как человек, выходящий из пещеры на свет». Фенелон не одобряет и ученого воспитания для женщины. «Женщина, — говорит он, — должна сохранять относительно знаний стыдливость столь же деликатную, как и ту, которую внушает отвращение пред пороком».
После уничтожения Нантского эдикта Фенелон отправился миссионером в Пуату для обращения протестантов: это был почти единственный миссионер, который, благодаря своей кротости, достиг прочного успеха. Наконец, друзья Фенелона сблизили его с Ментенон, с содействием которой он был назначен воспитателем герцога Бургундского, внука королевского, сына дофина. Будущий наследник престола должен был воспитаться совершенно в иных правилах, чем те, которыми руководится дед его. Но Фенелону хотелось перевоспитать и старого короля, и потому в 1693 году Людовик получил безымянное письмо, в котором изображалась печальная картина его царствования; в письме говорилось: «Вы родились, государь, с сердцем правым, но воспитатели ваши вместо искусства управлять народом вложили в вас подозрительность, зависть, удаление от добродетели, боязнь перед всякою блестящею заслугою, высокомерие и внимание к одному только вашему интересу». Затем следовали упреки в деспотизме министров, в обеднении Франции для удовлетворения безумной роскоши придворной; имя Франции и короля ее стало ненавистно для всех соседних народов. Голландская война была несправедлива, и потому все приобретения, сделанные по ее поводу, также несправедливы; хищничеством и насилием представлены присоединения, сделанные после Нимвегенского мира. «Вся Франция представляет громадную больницу, но лишенную необходимых припасов. Народ, который прежде так любил вас, начинает терять привязанность, доверие и даже уважение к вам. Народные волнения становятся часты.
Вы поставлены в печальную необходимость или оставлять бунты безнаказанными, или избивать приведенный вами в отчаяние народ, ежедневно погибающий от болезней, последствия голода. Бог подъемлет над вами Свою карающую десницу, но Он медлит ударом, ибо милосердует о государе, который всю жизнь свою окружен льстецами, и потому еще медлит, что ваши враги суть вместе и Его враги (протестанты). Но Он сумеет отделить Свое