— Пошевеливайся, крыса ленивая! — прорычала стражница слегка гундосо, потому что с привычно зажатыми ноздрям иначе не порычишь:
— Ворюга! Тебе волю дай, так ты, если голодом не заморишь моих злодеев, так перетравишь всех! Опять бобы? Снова капуста? У тебя совесть есть, кухарь?
Такого редкого ингредиента в кладовой у Эвита, само собой, отродясь не водилось, так что вопрос Лив был риторическим. Откуда у кухарей, интендантов и прочих кашеваров с зубодралами совесть, скажите на милость? Однако у Овчарки уже сундук ломился от жалоб узников и докладных стражников касательно убойной силы эвитовой кормежки. Да и жрецы намекали, что заключенные храмовой тюрьмы, вообще-то, предназначаются богам, а потому должны представать перед морскими и подземными в добром здравии, сытыми и довольными, а не бледными немочами, недужными животом. Эвита, конечно, даже перерождение не исправит, но гаркнуть-то надо для порядка.
Лансу оставалось покрепче зажать нос и осмотреться. Кухни в тюрьмах похожи, должно быть, во все времена. Черный потолок, прокопченные котлы и липкий пол, а уж «ароматнее» только отхожее место, и еще неизвестно, где запахи отвратительнее. От гнилого лука и капусты порой такой дух исходит — человека непривычного свалит наповал. А сладковатая нотка тухлятинки, от которой желудок скручивает судорога, довершает незабываемые впечатления. Но, как показывает практика, узники привыкают к эдакой отнюдь не изысканной кухне очень быстро. Сказано же, вкус воде и пище дает вовсе не соль, а свобода. Где её нет, там без разницы, чем брюхо набивать.
А Эвит, знай себе, ворчал, подтверждая каждым словом мысли Ланса:
— Разлаялась! Что есть в кладовке, то и варю! Чай, не князья! Сожрут и так. Им осталось-то — сегодня день, да ночь… — и уже миролюбиво добавил: — Госпожа стражница, так ведь подвоза не было нынче! Уж не побрезгуй! А для господ стражников я отдельно селедочки вот нажарил…
И эдак просительно поглядел на Ланса, дескать, замолви словечко перед этой стервью, будь человеком.
— Грузи свои помои, да поживее! — нетерпеливо постучала дубинкой по котлу Лив: — Эй ты, новичок! Помоги ему, а то мы до торжества не управимся.
И пока они выполняли приказ строгой начальницы, Лансу думалось об уникальном жизненном опыте. Обычно ведь как бывает? Сначала ты всегда знакомишься с живым человеком, а потом, если доведется, то хоронишь его. Только с Эвитом всё наоборот. Забавно! И страшно.
— Не трясись, парень. Ты ж не духа увидел! — прошептал кухарь и карим глазом подмигнул.
Как будто не только Лэйгина признал, но вообще прекрасно понимает, что происходит. Тут бы взять любителя селедочных хвостов за глотку и вытрясти всю правду. Но разве Лив-Стражница позволит отвлекаться? Ни в жизнь. И каждый окрик, как удар плетью. Никаких мыслей, только желание вжать голову в плечи.
В чем загадка природы власти? Нет, не той крохотной власти стражницы жертвенной тюрьмы, а истинной, той, которая по праву рождения проистекает прямиком от богов? Что заставляет Лив, женщину, в общем-то, неробкую и к священному трепету не склонную, замедлять шаги и приглушать ругательства при приближении к узилищу низложенного правителя провинции Эспит и повелителя крепости Тенар? Уж не осознание ли того, что даже приговоренный к жертвоприношению высокий господин Тай и в камере остается высоким господином? Пожалуй, что так!
Подсолнух поворачивает головку к солнцу, даже не видя его. Птица летит, ведомая недоступным человеку чутьем. Уроженец земли Калитар от одного рождения до другого знает предназначенное ему место. К чему цветку хотеть стать птицей, женщине — мужчиной, а стражнице — пытаться встать выше лорда? То, что высокий господин Тай проиграл войну с имперским наместником и оказался заключенным в тюрьме собственной столицы, никак не изменило отношения к его особе со стороны тюремной охраны. Господин остается господином. Именно поэтому тень от крыльев священной калитарской бабочки и закрывает сейчас большую часть известного мира. Потому что каждый знает свое место, вот почему.
Лив поправила перевязь, стряхнула с подола туники невидимые крошки, пригладила волосы и погрозила Эвиту кулаком, чтоб не вздумал снять крышку со своего котла и не оскорбил обоняние высокого господина Тая неуместными запахами. Хвала морским и подземным, приговоренному лорду и его женщинам пищу и вино присылали со стола наместника, и жулики вроде Эвита к этому касательства не имели!
Вроде бы все в порядке, да? Вот только этот новичок… Что ж он глаза вытаращил, словно вот-вот в обморок свалится? Впрочем, может, ему просто не доводилось встречать высоких господ?
А лорд Тай, ибо это был он, расположился в узилище, как у себя дома. С коврами, курильницами, широким ложем и теми, кто его на оном греет ночами. Табличка снаружи клетки гласила «Мятежник». Коротко и ясно.
Он стоял голый, и рабыня, в которой без труда узнавалась домоправительница Орва, обтирала его влажной мочалкой, а красотка Оливи сосредоточенно готовила благовония, чтоб умастить своего обожаемого господина. Оливи? Нет, о нет! Танет, и только так. Современное имя? Платье? Туфли с чулками? Чушь какая! Это грациозное создание явилось в этот мир нагим, и с тех пор только золото достойно спрятать от постороннего взгляда её бархатную кожу, только драгоценные камни — оттенить полночную темень шелковых волос.
Пришелец из времен более циничных даже не смутился своих мыслей. Какой к морским и подземным пафос, если эта женщина достойна самых возвышенных слов?
Наложница равнодушно скользнула взглядом по лицам вошедших и ничем не выделила Ланса. Но, голову можно давать на отсечение, узнала. И улыбнулась одними губами.
Лив же, не доходя нескольких шагов, смиренно опустилась перед лордом Таем на колени, молвив церемонно:
— Мой господин Тай, дозволишь ли ничтожной стражнице приблизиться к твоей милости?
Да, только так и должно быть. Потому как его род неизмеримо выше, и без дозволения к нему даже палач не подойдет. Опять же ритуал. Хоть и за решеткой, а отступить не моги.
— Дозволяю, — ответствовал эспитский лорд, не поворачивая головы.
Крайне надменно, но он в своем праве.
Лив, не поднимая глаз, отперла дверь камеры и быстро собрала пустые чаши, блюда и кувшины, сделав знак Эвиту, чтоб тот пока занес свежих опилок для отхожего места. К счастью, под тюрьмой проходила труба клоаки, и свойственных этой стороне заключения неудобств узники не испытывали, ни знатные, ни простолюдины.
— Я пришлю этого юношу с едой и вином для тебя, мой господин Тай, — осипнув от почтения, молвила Лив и робко показала на ложе: — Прикажешь ли сменить циновки?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});