где он играет в шахматы с Фишером — „c Шифером“, особенно Ане и Наде. И я понимаю почему. Потому что изменение слов — они это очень понимают, дети, и им смешно.
А их владивостокская квартира показалась мне похожей на московскую и количеством комнат, и их расположением, в которой я побывал еще в 1970 году».
В своем очерке Виктор Трифонович описал весь быт Андрея Петровича: «Квартира Андрея Петровича Капицы находится в левой профессорской башне МГУ (если смотреть на главное здание с восточной стороны. — Прим. авт.). Мы вошли в нее вдвоем. Андрей Петрович сразу же взялся за чтение газет. Их было много — несколько больших кип, занимавших весь журнальный столик. Со стороны казалось, что он их просматривает. Нет — он владел беглым чтением. Откладывая очередную газету в сторону и разворачивая другую, сказал, чтобы я прогулялся по квартире — осмотрелся. Я насчитал не менее семи комнат. По моим сегодняшним понятиям, это была квартира олигарха науки.
В просторной прихожей и кабинете — стеллажи книг в основном по географии. Труды английских и американских авторов на языке оригинала… В переводе на русский — монографии французских, польских, чешских ученых. На стеллажах открытых, как бы парящих вдоль стен, стояли статуэтки всевозможных божков из Африки. Очевидно, из мест, где побывал Андрей Петрович. В других комнатах непосредственно на стенах висели: лук и колчан, наполненный стрелами; острые сверкающие наконечники для копий; шкура зебры и неведомые мне музыкальные инструменты.
Изобилием и яркостью красок привлекали маски и картины африканских художников. Особенно картины, в которых нарушение перспективы казалось просто ужасным. Волны вблизи маленькие, а вдали, у берега, огромные — больше хаотично разбросанных хижин.
Позже, находясь на ремонте судна в Сингапуре, понял, что виной всему не художники, а экваториальное солнце. В полдень, когда оно стоит прямо над головой, тень, словно изнывая от жары, прячется под подошвами, и предметы вокруг кажутся маленькими. А на расстоянии угол зрения меняется, тени словно выползают наружу и предметы как бы увеличиваются в объеме.
Никакой лишней мебели не заметил. И в то же время ничего музейного — жилая квартира. Думаю, в обустройстве интерьера, размещении черных одноруких божков, кричащих африканских масок, то есть трофеев путешественника, роль Евгении Александровны, как специалиста по дизайну, была главной.
Спустя час мы уже были на восемнадцатом этаже МГУ, в его рабочем кабинете. Массивные кресла, обтянутые кожей и зачехленные белой парусиной. Стол, сейф, шкаф — все из той, сталинской эпохи. Мы сели в кресла…
Вошла секретарша:
— Андрей Петрович, вас соединять со всеми звонками? Что у вас сегодня?
— Сегодня разговор с Алексеем Николаевичем Косыгиным и Келдышем. И еще, будьте добры, позвоните в театр на Таганке Любимову.
Дачу Андрей Петрович построил… сам. Высокая, просторная; отовсюду можно было пройти в центральный круговой зал, в котором не было потолка — лишь четыре скрещивающихся бруса — далеко вверху обозначалась крыша. Стараясь обходиться без восклицаний, в рифму заметил:
Крыша настолько высоко и далеко,
Что можно устанавливать маятник Фуко.
Андрей Петрович, усмехнувшись, возразил:
— Для повторения опыта Фуко нужны высота 67 метров и гиря в 28 килограммов. Кстати, все, кто литераторы по складу ума, предлагают мне установить маятник Фуко.
Он весело заявил, что вскоре приступит к опытам, будет приглашать в зал молодых литераторов и по их реакции на потолок определять — они настоящие или, не имея никаких данных, только мнят себя таковыми.
В ответ я засмеялся, потому что воспринял его шутку как комплимент. А когда он, все еще находясь в веселом расположении духа, пригласил меня в комнату, на торцевой стене которой красовались изречения-автографы знаменитых поэтов, и сказал: „Виктор, теперь ты просто обязан оставить здесь свой экспромт“, — я впервые за время встречи почувствовал не только уверенность в себе, но и свою литературную значимость.
Автографов было много, но и пустой площади хватало. В память врезались имена: Андрей Вознесенский, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский…
— Пиши, что хочешь, — подбодрил Андрей Петрович.
И хотя по работе на Барнаульской телестудии знал, что лучший экспромт — это хорошо подготовленный экспромт, я хотел „высечь“ на стене что-то новое, вечное. Но в уме крутился экспромт поэта Ивана Фролова, ставший на Алтае народным:
От Кулунды до Кош-Агача
Одна задача — хлебосдача!
Его мобилизующий девиз крутился в уме — не давал сосредоточиться.
Позвала Евгения Александровна, сообщила, что ужин готов. Нас ждут сухое вино, водка, виски, корейский салат, отварная спаржа с телятиной, а на десерт она что-нибудь придумает. Я обрадовался, пообещал Андрею Петровичу написать экспромт в другой раз.
В ванной, над краном, поверх зеркала висела остроумная надпись, очевидно придуманная самим хозяином дачи:
Надо очень чисто мыться,
Даже если ты Капица!
Мы сидели за столом, на улице неожиданно быстро потемнело. Евгения Александровна включила свет на всей территории дачи. Андрей Петрович пошел к телефону, а где-то в стороне прокричала сова. Крик совы, тишина — и внезапный оглушающий раскат грома. Андрей Петрович крикнул, что сработали разрядники громоотводов. Потом опять тишина и скрип неторопливых шагов на песке. Я оглянулся на открытую входную дверь и увидел в глубине двора пожилого человека, идущего к нам. Евгения Александровна тоже его увидела и, легко выпорхнув из-за стола, направилась к нему навстречу.
Пожилой человек был в парусиновом костюме не первой свежести, несколько мешковатом для его прямой худощавой фигуры. Я подумал, что это управляющий ЖКО. Возможно, перед грозой надо гасить электрический свет, а мы зажгли. Он вошел, и я крепко пожал ему руку (с управляющими ЖКО лучше не портить отношений, тем более когда нет уверенности, что правила противопожарной безопасности полностью соблюдены.
— Петр Леонидович, это Виктор из Барнаула, — представила меня Евгения Александровна.
— Откуда, из Барнаула? — переспросил Петр Леонидович.
— Да, папа. Я тебе о нем рассказывал, — сказал Андрей Петрович, усаживаясь за стол.
Петр Леонидович сел с ним рядом, напротив меня. Евгения Александровна подала шоколадные конфеты и чай. Съев несколько конфет, он поинтересовался, что за конфеты.
Евгения Александровна сказала, что инструкцию приготовления этих конфет, посвященных космосу, она положила под коробку. Петр Леонидович тут же вытащил ее и погрузился в чтение. По интересу, с которым он взялся за инструкцию, было понятно, что для него это в какой-то степени досуг, своеобразная забава. Впрочем, ему, как физику-экспериментатору, приходится самому придумывать приборы для своих опытов и, конечно, сочинять инструкции. Так что это не такая уж и забава, а если забава, то вполне объяснимая.
Петр Леонидович спросил о цели моего