„Поедемте!“ Ну, поехали мы туда. И вот он стоит, глаза его покрыты влагой от его детища, и он, так сказать, фантазирует, как здесь все будет.
Ну, как человек реалистичный, я чуть подхихикиваю по этому поводу. Насчет того, что было бы хорошо, конечно, но по нашим временам как-то несколько смело.
Но что важно? Его увлеченность! И эмоциональность. Было видно, что он абсолютно неформален в своей работе. Это было дело, которому он служит, и служит совершенно искренне.
Это вот мне очень запомнилось. Как сейчас вижу эту картинку! Он стоит, как Петр I — „Здесь будет город заложен назло надменному соседу“!»
Визит Минотавра
«В 1971 году во Владивостоке выдалось просто шикарное лето, — вспоминала Т. Ю. Симонова. — Оно началось прямо 1 июля, и стало сухо, причем по всему Дальнему Востоку: с севера и до самого юга. И еще в середине октября наступило совершенно роскошное бабье лето. Плюс 23–24 днем, немножечко температура понижалась ночью, никакого муссона. Все это желтеет, рыжеет, буреет, краснеет с каждым днем — просто потрясающе! К берегу подошло теплое течение Куро-Сио, которого до этого не было двадцать лет. В море появились невиданные южные рыбы. И все подумали, что там Сочи, и решили остаться».
Анна Андреевна Капица рассказывает: «Владивосток — город необычный, абсолютно самобытный. Самое страшное время там — июнь. Идет вроде дождь и не дождь. Очень влажно, во все стороны летает такая мелкая морось. Муж говорил: „Я высушу фотографии вечером, а утром они всё еще мокрые!“ Так же и с бельем, и со всем.
Когда мы туда приехали, у нас была собачка — пудель средний, а для Владивостока это был какой-то нонсенс. Собака на поводке, собака в доме — вообще абсурд! „Это шож такое — собака у хате?! Ты в деревне-то держи собаку в будке, но у хате-то нельзя!“ Это они так говорили. Вот идешь по улице с собакой на поводке, а они: „Ой, гуляш идет!“ В смысле, живое мясо. Все думали, маленькую овечку ведут. А один раз зимой с собачкой в комбинезончике гуляем и слышим, как жена распекает мужа: „Вон, смотри, эти сумасшедшие москвичи уже вторую шубу собаке купили! А ты мне первую не можешь купить!“ Со временем и там начали появляться собаки на поводках, и разных пород. Получается, что мы эту моду во Владивосток принесли!
Мы жили в самом центре, гуляли по всем главным улицам и набережным, где люди ходят. Были на виду. Хотя с точки зрения местного общества, каких-нибудь там секретарей крайкома или начальников порта, мы жили для председателя ДВНЦ в смешной квартире — на девятом этаже панельного дома, в объединенных „двушке“ и „трешке“. Но нам было хорошо. Хотя с точки зрения местной элиты жить в такой башне „на семи ветрах“, когда лифт отключают в одиннадцать вечера и лифтер уходит домой — непрестижно.
С мебелью в городе тоже были большие проблемы. Поэтому все, что мы привезли в 1968 году с Ленинского, 13, в свою университетскую квартиру плюс чего-то докупили — погрузили в контейнеры и отправили во Владивосток. Там комнаты были поменьше, попроще, и у отца был такой длинный кабинет, в котором с одной стороны входная дверь, с другой — балкон, и все стены в книжных шкафах — вот и вся обстановка! А потом эти шкафы, конечно, вернулись в Москву на свое место.
Во Владивостоке у нас вода вообще не всегда была. В каждой квартире хранился запас. В туалете помню колоссального размера бак, в который набиралась холодная вода, когда она была. Куда уж там горячая! Лишь бы холодная!
Поначалу город считался закрытым. Когда мы туда приезжали в 1970-м, в него нужен был пропуск. Билет просто так нельзя было в Москве купить. Нужно было сначала сходить в районный отдел милиции и получить разрешение. И в 1971-м тоже. А, по-моему, в 1972–73-м оно стало уже не нужно.
Находка оставалась абсолютно закрытой, а во Владивосток уже можно было купить билет. Причем в Находку нельзя было купить билет и во Владивостоке. Но если ты был местный житель с местным паспортом, то билет легко покупал. А с другой стороны, когда ты шел пешком, тебя никто не спрашивал. И никто не останавливал! Сколько мы там перемещались на этих попутках, которые лес возили! В любую сторону!
Папа часто приходил расстроенный. Потому что там все время были какие-то трения то с властями, то с кагэбэшниками, которые всё чего-то закрывали, открывали, то опять закрывали, какие-то документы становились недействительными! Трудности бытования в приграничном городе. База флота плюс московские ученые, которые не очень-то по струнке ходят.
В те времена во Владивостоке были музыкальный и драматический театры, театральное училище. Несколько кинотеатров. Краеведческий музей очень интересный — его собирали все 100 лет, что существовал Владивосток. Это возле кинотеатра „Комсомолец“, на спуске к Штабу Тихоокеанского флота. Еще музей художественный, но там были очень средненькие работы, скажем так: художник Черкасов, „почти Шагал“. Помещичьих усадеб на Дальнем Востоке не было, поэтому картин взять было неоткуда».
Ю. П. Баденков тоже поселился в центре Владивостока, недалеко от ТИГа: «Мы жили с Вячеславом Георгиевичем Коноваленко буквально соседями по дому, квартира была с шикарным видом на бухту Золотой Рог, на улице Геологов, сейчас она называется прапорщика Комарова».
В. Я. Сергин вспоминает: «Я получил прекрасную трехкомнатную квартиру. Сразу. Я же приглашенный ученый! Человек Президиума Академии наук. Из группы ученых, которая приехала все организовывать. И я ни в чем не терпел никакого ущерба. Прекрасная зарплата, с дальневосточной надбавкой получалось рублей 600. При тех ценах, которые тогда были, это очень большие деньги!»
А вот что рассказывает в своем блоге В. А. Деркачев: «В только что созданном Институте географии доминировали молодые специалисты, прибывшие преимущественно из МГУ и других московских вузов. Поэтому особенно острой была жилищная проблема. В Геологическом институте на 96 нуждающихся сотрудников выделили одну квартиру. Проблема была настолько остра, что прибывших молодых специалистов селили в лаборатории одного из институтов, временно расположенного в здании Президиума ДВНЦ на улице Ленинской. В одном помещении жило несколько мужчин — младших научных сотрудников-холостяков и одна семья с грудным ребенком. Председатель Президиума ДВНЦ Андрей Петрович Капица в своей жизни никогда не сталкивался с жилищным вопросом, возможно, поэтому своевременно не оценил острейшую проблему.
Однажды ночью после очередного застолья физик Фима остался за столом писать стихи, но уснул под тяжестью выпитого. Сигарета выпала на кучу мусора под столом и начался пожар, который удалось потушить всем колхозом. По решению молодых специалистов Фима был показательно выпорот, чтобы не было примера для других писать в пьяном виде по ночам стихи.
Во Владивосток прибывали