1967-й был ханжеским – как, впрочем, и почти любой другой советский год. «Тогда, если я только дотрагивалась до его (Хозе или Тореро. – И. П.) ноги, все были в обмороке, в отчаянии, говорили, что это порнография! – годы спустя смеялась Плисецкая. – Это в их понимании было совершенно “не туда”, далеко-далеко от соцреализма. А ведь там не было ни одного порнографического момента. Зато теперь я очень рада, что теперь “это” есть на всех экранах, во всех кино!» И – победная улыбка Кармен.
Действительно, и «это» есть на всех экранах, и «Кармен-сюита» есть во многих театрах. Но тогда, в 1967-м, Плисецкой и Щедрину пришлось за нее бороться.
«После премьеры в Большом, накануне объявленного второго спектакля, звонит нам его директор Михаил Иванович Чулаки – он нам, чем мог, помогал, был союзником – и сообщает, что второй спектакль отменен, и вместо “Кармен” пойдет “Щелкунчик”, – рассказывал Щедрин. – “Это приказ свыше. Если что сможете предпринять – торопитесь”. Мы с Майей бросились искать тогдашнего министра культуры Е. Фурцеву. Она оказалась на репетиции очередного торжественного концерта в Кремлевском дворце съездов. Длинный, тяжелый был разговор. В ход пошли все доводы, даже взаимоисключающие, по принципу Ходжи Насреддина – я кувшин не брал, я его разбил, я его вернул. И лишь один довод на Фурцеву неожиданно подействовал – после второго спектакля в Доме композиторов заказан банкет, вместо праздника будет тризна… И какое было судилище в кабинете у Фурцевой, в присутствии человек двадцати. Фурцева, обращаясь ко мне, упрекала: “Ну ладно, Майя несознательная, но вы-то – член партии!” Я громко и внятно ответил: “Я – беспартийный!” Обращаясь к Чулаки: “А почему вы, директор театра, отмалчиваетесь, не даете критической оценки?” Чулаки: “Для того, чтобы молчать, я принял валидол”. Слава богу, и морально, и письменно помогал Шостакович, имя его было очень значимо и тогда. На той же встрече у Фурцевой присутствующие пустились в рассуждения, что “Кармен-сюиту” отвергают все музыканты, считают, что оперу изувечили и т. д. Тут Майя Михайловна отрезала: “Гений Шостакович думает по-другому”».
Спрашиваю у народного артиста СССР Бориса Акимова:
– Вы же видели и премьеру “Кармен-сюиты” здесь? Чего ожидали от этого балета, и что получилось в результате?
– Спектакль был очень необычный по своей хореографии – для нас, для нашего глаза. Это уже был западный хореограф, мыслящий другими формами, и стиль его был несколько другой. Для нас это было, конечно, в новинку, и было очень интересно. Конечно, всем очень понравилась сценография Бори Мессерера. Здорово он это сделал, да, замечательно совершенно. «Кармен» была воспринята всеми очень положительно. Я думаю, что здесь было с Григоровичем, это тоже усугубило, понимаете?
– Что у нее был успех?
– Я знаю, что ей было трудно пробить появление Алонсо здесь, и «Кармен» тем более. Потому что Григ понимал всю серьезность темы Кармен, которая ложится на Майю Михайловну. Понимал, что это будет успех.
К этому успеху – во многом запрограммированному очевидным внутренним сходством героини и исполнительницы – в Большом театре ревновал не только Юрий Григорович. Плисецкая признавалась Валерию Лагунову: «Я никак не ожидала, что против спектакля выступит В. Васильев. Он же и Фурцевой сказал, что “Кармен-сюита” ему не нравится. После премьерных спектаклей в полном восторге была Е. П. Гердт, правда, оглядывалась и трусила, как бы никто не заметил ее поздравления. А Васильеву я на уроке при всех сказала о своем разговоре с Фурцевой, передавшей мне то его мнение. Он жутко покраснел – от смущения, наверное».
После премьеры Лиля Брик писала сестре в Париж: «В Майе 52 кило. Хороша, как никогда. Плясала нам. Она, конечно, чудо».
Сколько сил и нервов стоила ей «Кармен»! И на что только не приходилось идти Плисецкой и Щедрину, чтобы спектакль жил! «Один раз я просто блефанул с Фурцевой, – признавался Родион Константинович. – На третьем или четвертом спектакле был А. Косыгин (Алексей Косыгин – председатель Совета министров СССР. – И. П.). Он вежливо похлопал из правительственной ложи и удалился. Что было у него в голове – пойди разбери. Но Фурцева, естественно, беспокоилась – как он к этому отнесся? “Как отнесся, – говорю, – позвонил и сказал, что прекрасный спектакль”. Этот мой блеф министра сильно утешил».
Через полтора года после премьеры Лиля Брик снова написала Эльзе Триоле: «До чего же Майя хороша в “Кармен”! Какая она актриса! Мы видели спектакль раз двадцать, и каждый раз, когда ее закалывает Хозе, хочется плакать. Хороша и музыка, и все персонажи. Настоящая удача».
Но «Кармен-сюита» на много лет стала невыездным спектаклем. Очень скоро после премьеры запланировали показать этот балет во время гастролей Большого театра в Канаде. Даже декорации отправили. Но потом начальство из Минкульта решило: нет, такое там показывать нельзя! Плисецкая, узнав, что «Кармен» в Канаде не покажут, устроила демарш (она такая, она могла) и тоже отказалась ехать. А декорации съездили в Канаду и вернулись обратно. Но слава спектакля уже вырвалась за пределы и Москвы, и СССР. Да, у этой славы был оттенок скандала, но разве скандал не привлекает внимание? В советское время (да и сейчас, пожалуй, тоже) запрет спектакля (или только намек на него) гарантировал полный зал: успеть до закрытия! Если власть закрывает, значит, хороший спектакль! А уж если в нем танцует сама Плисецкая… «Импресарио слали угрожающие телеграммы: если не будет спектакля, будет большая неустойка и т. п., – вспоминал Родион Щедрин. – И только такими способами дело как-то сдвинулось с мертвой точки». Спектакль вышел в мир. И заграница им – создателям балета – помогла.
В статье «Майя великолепная», опубликованной в газете «Тайм» писатель Джон Траскотт Элсон, которого больше всего помнят за провокационную статью в апреле 1966 года с вопросом, вынесенным на обложку этого респектабельного издания: «Бог мертв?», писал: «Одетта Плисецкой – вся дрожащий лед, Кармен – чувственный огонь. Хореография кубинца Алонсо, которая семь лет назад произвела сенсацию в Москве своей смелостью, сегодня воспринимается как нечто давно уже виденное. Несмотря на хорошее исполнение 24-летнего Годунова и Радченко, их роли Дона Хозе и Тореадора кажутся безжизненными. Но все это не имеет никакого значения. С первого же момента великолепная Майя, сексуально облаченная в черное, неожиданно возникает на сцене, которая изображает загон для быков, и уже само ее присутствие захватывает зал. В каждом движении – тлеющая и сдержанная страсть женщины, от которой действительно можно сойти с ума».
Но «окончательно изменили отношение к “Кармен” триумфальные гастроли в Испании», – признавала Плисецкая. О том, как воспринимали этот спектакль на родине героини, мне рассказал Виктор Барыкин:
– Очень интересно воспринимали. У меня огромная есть статья, которая в одном из