вспоминала Майя. – Во-первых, очень светлые, почти белые глаза, а там тоненькие черные зрачки. И они пронзали. Единственная, может быть, кто выдержал его взгляд, это была я. А потому, что мне было любопытно – вот что это такое». Что происходит, когда две магии – мужская и женская, хореографа и балерины, два огня, два несомненных таланта – встречаются? Именно: рождается шедевр. Или, как в этом случае, шедевры. Но сначала было «Болеро».
Бежар признавался, что мечтал когда-нибудь поработать с ней. «Оказалось, эта мечта взаимная. Однажды перед днем рождения – это было еще в советские времена – Майю спросили, что бы она хотела получить в подарок. Она ответила: хочу поехать к Бежару и танцевать “Болеро”. А если Майя чего-то хочет, она этого добивается. И она приехала ко мне и танцевала у меня “Болеро”. “Болеро” очень трудно выучить, пожалуй, как никакой другой балет в мире. Во-первых, мы имеем одну и ту же музыкальную тему. Во-вторых, похожие движения – они повторяются постоянно. Майя очень хотела танцевать этот балет, но в первые дни нашей работы была буквально в панике: боялась, что никогда не сможет его выучить. Моя ассистентка Люба решила ей помочь и принесла специальные пастилки для памяти. И вот как-то я прихожу в наш буфет и вижу: сидит Майя, на столе перед ней лежат эти пастилки, и она отправляет их в рот, всякий раз приговаривая: “Майя – идиотка! Майя – идиотка!” Я засмеялся и сказал: “Maya, tablette, tablette – Socrat!”».
Известный журналист и писатель Феликс Медведев описывал впечатления от «Болеро», как его танцевала Майя: «Лично я ничего более эротичного в своей жизни не видел. В те закрыто-сусловские времена такая откровенность казалась почти фантастикой, вызовом. <…> В стране победившего социализма, где “секса не было”, Плисецкая “откровенно” демонстрировала красоту человеческого тела и его “основной инстинкт”».
Плисецкая и впрямь необыкновенно сексуальна, редкий мужчина сможет устоять. Хореограф Алексей Ратманский, поставивший свою версию балета «Анна Каренина» на музыку Родиона Щедрина и срежиссировавший один из лучших юбилейных вечеров Майи Михайловны на сцене Большого театра, правильно подметил: «Рассказывая историю “Кармен”, она обычно говорит, что Фурцева рекомендовала ей прикрыть ляжки. В “Спартаке”, поставленном всего лишь через год, были точно такие же “ляжки”. Но этот балет был воспринят как абсолютно идеологически правильный. Дело было вовсе не в костюмах. Ее костюм создавал такой эффект, потому что она была гиперсексуальна на сцене. На этом строилась ее интерпретация роли. И это – в других ролях тоже – привлекало к ней тысячи людей».
Но гиперсексуальность Плисецкой смущала не только Фурцеву. Однажды полковник из Саранска прислал в журнал «Огонек» такое письмо: «Друзья по партии! Мы живем в трудное для страны время… молодежь портится… и в эти тяжелые для страны годины вы послабляете и теряете партийную бдительность и вручаете в руки сексуального маньяка мощный рупор политического воспитания трудящихся, который в своих преступных целях раздевает народных артистов догола, а также депутатку Верховного Совета Майю Плисецкую. Преступный элемент заставил ее в экстазе кататься по полу со своей сексуальной неудовлетворенностью».
Да-да, мы помним эти письма, которыми заваливали Гостелерадио после премьеры фильма «Фантазия». Но бдительные товарищи не ограничивались Гостелерадио, они били во все колокола: Плисецкая и ее танцы соблазняют наш «добрый скромный народ».
Когда я спросила Валентина Елизарьева, видел ли он, как Плисецкая танцевала «Болеро», он ответил коротко: «Очень чувственно». Разве могла стопроцентная женщина, искрившая в «Кармен-сюите», танцевать иначе? «Во времена “Кармен” с эротизмом этого балета даже Фурцева ничего не могла поделать, – говорила Майя Михайловна. – Потому что эротику нельзя сделать, изобразить специально. Это ощущение рождается изнутри танцующих. Я как зритель не могу воспринимать намеренную эротику на сцене. Это кривлянье. Если артист не испытывает то, что изображает, я понимаю, что он делает вид, будто чувствует. Если у него нет настоящей, а не показной, эротики, для меня такой артист не существует нигде – ни в кино, ни в балете. Люди, знаете, иногда тычут пальцем: “Вот-вот, это – эротика”. Ничего подобного, просто со сцены идут вполне определенные флюиды от конкретного человека. Или не идут. Когда же начинают “делать” эротику, получается похабно».
То, что делала она, «похабным» никогда не было. Сергей Радченко, вспоминая Майю в «Болеро», говорит:
– Это sex appeal. Настоящий.
– Ты смотришь – у тебя мороз по коже, – добавляет его жена Елена. – И это не вульгарно.
Майя всегда могла пройти по тонкой, иногда тонюсенькой, в ее рыжий волос толщиной, грани и не перейти ее.
Эротика – вот эта настоящая, внутренняя, от которой исходят те самые флюиды, – была у Плисецкой в крови, ей, кажется, и делать ничего специально не надо было – достаточно просто выйти на сцену, взмахнуть ресницами и… Гедиминас Таранда вспоминал: «Я очень волновался, когда меня представляли великой Плисецкой. Это было в 1980 году, я только пришел в Большой театр. Майя Михайловна пригласила меня в своей балет “Кармен”. Взяла меня за руку и, заглянув в глаза, сказала: “Ты – мужчина, а я – женщина. Не думай ни о чем. Мы будем танцевать вместе”».
«В “Болеро”, так же как и в “Кармен”, было самое страшное для советского государства – секс, – рассказывала Майя на прямой линии с читателями газеты “Комсомольская правда” в 2000 году. – Мы должны были быть все кастрированными. Фурцеву я не вспоминаю плохо, она сама страдала и мучилась из-за того, что советская власть на нее давила. Но “Кармен” она принять не могла, ее бы просто сняли. Фурцева говорила мне: “Майя, прикройте ляжки!” И это при том, что в пачке-то классической ляжки открытые, то есть логики никакой! Я рада, что сейчас все голые, я в восторге. Вот вам, получайте!»
А ведь в «Болеро» она не была первой исполнительницей. Бежар поставил свой шедевр в 1961 году. Майя увидела однажды, как его танцует Душанка Сифниос, – и буквально «заболела» этим балетом: «Первый раз мне захотелось сделать то, что уже сделано. Когда я увидела “Болеро” в постановке Мориса Бежара, почувствовала: это – мое, и, может быть, даже больше мое, чем кого бы то ни было. <…> В жизни этого больше не было».
Как мы знаем из истории появления «Кармен-сюиты» в Большом и «Фантазии» на экранах, если Плисецкая чего-то очень хотела, она этого добивалась. И «Болеро» она станцевала, хотя ей никак не удавалось выучить порядок (таблетки от Любы не помогли), и на премьере одетый в белый свитер Бежар стоял в театральном проходе и, подсвечивая себя фонариком, подсказывал ей движения. Потом она признавалась, что это был самый необычный спектакль