Говоря о формальном и неформальном равенстве и неравенстве между царствами, следует обратить внимание на то, что ритуально-церемониальный аспект проблемы, кажущийся на первый взгляд не слишком существенным, на деле играл весомую роль, в том числе и тогда, когда, казалось бы, военно-политический аспект взаимоотношений был наиболее важным. Можно сказать и определеннее: формальное неравенство при определенном равенстве царств и княжеств, особенно в пределах Чжунго, существовало и признавалось в среде чжухоу. Более того, оно имело явный приоритет. И далеко не случайно луский правитель специально совещался по поводу того, кого из приехавших к нему послов принять первым. Ведь в конечном счете именно форма определяла все остальное, как то ни покажется парадоксальным. Тот же луский гун, сначала определив формальный приоритет, пусть не без доли лукавства, лишь после этого сделал столь непростой в его положении практический вывод и принял цзиньского сановника низшего ранга первым. Стоит напомнить в этой связи о положении, в которое попало царство Чжэн в 706 г. до н. э.
Когда на Ци напали жуны, на помощь ему выступили войска других царств, причем основную часть союзного войска составляли воины из Чжэн, которые внесли решающий вклад в разгром жунов и презентовали пленников правителю Ци. Правитель Ци, в свою очередь, позаботился о пропитании пришедших ему на помощь воинов, выделив для этого определенное количество скота. Скот по его поручению распределяли представители царства Лy, причем в результате их распределения чжэнцы получили меньше всего мяса. Наследный принц Чжэн, возглавлявший чжэнский отряд, вознегодовал и пожаловался. Однако ему было заявлено, что все сделано правильно, в соответствии с нормами строгого церемониала, ибо в иерархии Чжоу царства Ци и Вэй, не говоря уже о Лy, стоят выше Чжэн. А так как распределяли мясо в соответствии с иерархическим (т. е. формальным) старшинством, а не в зависимости от того, кто какой вклад внес в победу над жунами, то чжэнцы и оказались на последнем месте, получив меньше всех мяса [114, 6-й и 10-й годы Хуань-гуна; 212, т. V, с. 47 и 49, 54 и 55].
Из приведенного примера явствует, сколь высоко ценили чжухоу закрепленные в ритуальных церемониальных нормах иерархию, благодаря которой соблюдалось формальное неравенство между ними, что характерно для любой феодальной структуры (вспомним феномен местничества на Руси). Впрочем, это отнюдь не означает, что все такого рода нормы свято и строго блюлись везде и всегда. Скорее напротив, в реальности они нередко нарушались, хотя в принципе их соблюдение всегда декларировалось. Едва ли не лучше всего это видно на примере норм и практики наследования, одного из важнейших элементов феодальной структуры.
Классические нормы конического клана были известны чжоусцам издавна и прочно закрепились в политической практике по меньшей мере с начала эпохи Чжоу. Однако в реальности политической жизни решающую роль играли, увы, не они, что было, пожалуй, главной причиной большинства всех смут и неурядиц как в доме вана, так и при дворах удельных властителей. Вся суть проблемы в том, что строгие нормы безликого порядка вступали в противоречие с личными интересами и пристрастиями живых людей. При этом чаще всего такого рода столкновения завершались победой личных интересов, тем более что в качестве личностей выступали самые влиятельные люди правящих домов, в том числе правители и их любимые жены.
Большинство политических интриг в правящих домах начиналось с того, что правила наследования, которые всем были хорошо известны, открыто нарушались. Нормы конического клана, включенные в чжоуский стандарт, требовали, чтобы наследником был старший сын[117]. Но старший сын чаще всего бывал от первой жены, к которой с возрастом правитель охладевал, предпочитая ей новую, чей малолетний сын становился соперником старшего, нередко удачливым, хотя и чаще всего себе на гибель. Бывали и другие варианты (о них немало данных в материалах источников, собранных в первых трех главах этого тома книги). Но в любом случае очевидно: урок не шел впрок. Казалось бы, один всем хорошо известный пример с чжоуским Ю-ваном, потерявшим престол и жизнь из-за интриг красавицы наложницы Бао Сы в пользу ее сына, должен был научить многих. Не научил. Ситуации подобного рода повторялись одна за другой. И в общем-то понятно, почему. Одно дело абстрактный урок истории, отвлеченный, пусть даже поучительный пример из далекого прошлого, и совсем другое — реальное настоящее со всеми его человеческими страстями, устоять перед мощью которых многим просто было не под силу.
В результате в обычной практике, вопреки поучениям, время от времени раздававшимся по этому поводу и опиравшимся на норму, достаточно прочно возобладало правило, согласно которому последняя воля правителя все-таки важнее принципа примогенйтуры. Этот принцип престолонаследия стал затем эталоном, на который ориентировались и все последующие династии Китая. Но выработан он был далеко не сразу. Практически весь период Чуньцю, а возможно, и Чжаньго (о деталях престолонаследия в этот период мало данных), прошел именно в спорах, чаще всего кровавых, за столь желанный трон, за власть.
Ожесточенность и кровавые методы решения такого рода споров были связаны еще и с тем, что за каждым из претендентов на власть стояли свои сторонники, своя группа влиятельной знати, соперничавшая с другими группами и стремившаяся возвыситься, стать поближе к трону и к рычагам власти за их счет. Амбиции владетельной знати в феодальных структурах хорошо известны специалистам. Более того, они вполне понятны и даже оправданны, ибо в условиях административно рыхлой и неупорядоченной системы управления все разбухавшим в размерах государством только близость к трону давала какие-то гарантии соперничавшим друг с другом влиятельным кланам. Потеря влияния и рычагов власти в этих условиях означала не только ослабление, но чаще всего и гибель мощного и влиятельного еще в недавнем прошлом клана.
Касаясь проблемы статуса чжухоу, важно обратить внимание еще на один весьма существенный момент. Формально все чжухоу, несмотря на их безусловные различия и в титулатуре, и в фактическом политическом значении, принадлежали к одному социальному слою и находились на одной и той же ступени иерархической лестницы феодальной пирамиды, о чем уже — с оговорками — упоминалось. В этом их, казалось бы, принципиальное отличие от владетельной знати в средневековой Европе, где граф мог быть вассалом герцога, да к тому же иметь у себя в вассалах какого-либо титулованного аристократа более низкого ранга. И все же и в чжоуском Китае периода Чуньцю процесс феодализации вел к аналогичным результатам, хотя далеко не зашел, остановившись на своей ранней стадии.
Стоит напомнить, что к торжественному акту подписания сунского соглашения 546 г. до н. э. не были допущены принимавшие участие в переговорах правители небольших княжеств Тэн и Чжу на том основании, что они не имели достаточной легитимности, а точнее — независимости, ибо находились в положении вассальных государств по отношению соответственно к Сун и Ци. Добавим, что на юге, в зоне мощного политического влияния Чу, многие из небольших и формально тоже вроде бы независимых княжеств, а порой и достаточно крупных царств, таких, как Чэнь, оказывались в положении вассалов (причем правители царства Чэнь имели высокий титул хоу).
Таким образом, во второй половине периода Чуньцю уже наметилась определенная тенденция к раздвоению ступени иерархической лестницы, на которой до того находились все чжухоу. Речь идет не об аннексии, ибо в этом случае прежде независимое владение просто исчезало с политической сцены. Имеются в виду те случаи, когда более сильные или амбициозные правители выдвигали по отношению к соседям унизительные для них требования, принятие которых было чревато ущемлением их статуса.
В такого рода казусах чаще других были замешаны правители царства Сун, едва ли не наиболее амбициозного среди не самых сильных. Так, в конце гл. 35 сводки Сыма Цяня сказано, что правитель царства Цао в 515 г. до н. э. отправился в Сун с тем, чтобы представиться только что севшему на трон Цзин-гуну. В принципе практика подобного рода существовала, хотя и далеко не всегда и не всеми соблюдалась. Поэтому ничего необычного в визите не было. Необычное было в том (почему оно и стало объектом внимания Сыма Цяня), что в Сун цао-ский правитель был заточен в тюрьму, где спустя несколько месяцев умер, после чего его тело было возвращено в Цао. Из сообщения Сыма Цяня неясно, в чем провинился цаоский Дао-бо и за что его схватили в Сун [103, гл. 35; 71, т. V, с. 100]. Ничего не сказано на этот счет и в соответствующем по времени (27-й и 28 годы Чжао-гуна) тексте «Цзо-чжуань», хотя в «Чуньцю» в сообщении за 27-й и 28-й годы Чжао-гуна говорится о смерти и похоронах цаоского Дао-бо [212, т. V, с. 719 и 721, 724 и 726]. Словом, факт остается фактом: правитель сильного царства бесцеремонно оскорбил, унизил и довел до гибели более слабого правителя.