Старик не просто сдал: в чём только душа-то держится. Смерть под его окошком уж какой месяц околачивается, дожидается. Уговаривает старика ввергнуться в жизнь новую, беззаботную. Обратиться в дух, отринуть все земные заботы да боли. Уйти в незримые пределы бессмертия человеческой памяти, где вечно живут не те, кто получал от своей земли, а давал ей сам.
Рун же упрямился: вцепился крошащимися зубами в клятву не бросать свой народ, покуда тот не обретёт покой да благоустройство. Вот, как новый князь займёт своё место в крепости, он и сдаться на милость смертушки. Отдохнёт тогда – от полноты сердца посочувствовал Виргид верховнику.
А тот закончил елозить в кресле, пристраивая больную спину. Благодарно кивнул вдовой княгине Гулде, закутавшей его в лисье одеяло чуть ли не по шею. Улыбнулся малышке Састи, которую вывели на крыльцо, убрав, украсив, как и подобает наследнице. Затем вперил почти потухший слезливый взгляд в Длинноуса, которого потчевал хворостиной, ещё когда тот бегал бесштаным мальчонкой в рубашонке. Выпростал из складки одеяла высохшую руку и поманил его страшенным костлявым пальцем, какому позавидует и сама смерть.
Виргит вздохнул, поднялся с чурбака для колки дров и потащился на зов. Рун просто так не покличет – всё-то у него с закавыкой да вывертом. С тайнами да недоговорённостями. Даже сейчас себе не изменяет. С тех пор, как пару дней назад его доставили в крепость, ни единого слова по делу не сказал.
Зато каждому здешнему жителю подарил по нравоучению с благословением. Ни единого самого завалящего холопа не пропустил. А те и рады стараться: с утра до вечера всё лезут старику на глаза. Благословение того, кто вещает из-под смертного крыла, немногим уступит благословению самого Создателя. Никто достоверно о том не знает, но верят поголовно – усмехнулся Виргид, подгребая к крыльцу.
– Чего еле ноги волочишь? – нашёл силы на ответную усмешку Рун. – Чего соколом не летаешь?
– Отлетался я, – буркнул воевода, покосившись на присевшую рядом с верховником княгиню. – Щас новый князь оставшиеся перья дощиплет, и можно будет меня в яблоках жарить. Сам же меня по молодости гусем борзым дразнил.
– Гусь и есть, – наградил его мутноватым, но по-прежнему насмешливым взглядом Рун. – Всё по углам жмёшься да лоб морщишь. Чего морокуешь, воевода?
– Сам знаешь, – пробурчал тот, теперь покосившись на Састи.
Княжна сидела поодаль на низкой скамеечке и что-то плела на коленках. Всегда светлая ликом да приветливая, сейчас девчонка знакомо набычилась, в единый миг напомнив и своего грозного неуживчивого отца, и такую же язву сестрицу. Риндольфова кровь – передёрнуло Длинноуса. Не дай Создатель, ещё одна синегорская змеища на наши головы. Старшая-то хоть в открытую бунты учиняла, а эта ещё страшней: тихушница. С виду птица-синица, а в душе небось горы огненные вот-вот лавой вздыбачатся. Да кому-то плеснут прямиком в рожи самоуверенные.
Гулда – великая разумница и долготерпимица – прочла его мысли по взгляду, как по писанному. Нахмурилась, поджав соблазнительные губки. С тех пор, как они замирились с этой задрыгой Риндой, умеренная прежде вдовица тоже обнаружила характер. Да такой, что у всех глаза повылазили, как поместники попытались на неё насесть из-за побега падчерицы. Такой разгон им устроила, что усы задымились. Дескать, я наследнице не нянька да и не надсмотрщик.
Девке, что наклепала на княгиню, будто та отсыпала беглянке золота, Гулда собственноручно съездила по мордасам. После велела выпороть – чего за ней сроду не водилось – и прогнать прочь из крепости. Так-то.
– На княгинюшку нашу всё никак не налюбуешься? – поддел воеводу верховник.
– Чего на неё любоваться? – досадливо отмахнулся Виргид, присаживаясь на крутую ступеньку крыльца. – Баба, как баба. И покраше видывал. А раз не могу употребить к собственному удовольствию, так и облизываться смысла не вижу.
– Отчего же употребить не можешь? – подкусила его Гулда, привычно расправляя широкий, шитый золотом подол. – Я вроде поленом тебя от себя не гоняла.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Вот уж от этого счастьица меня уволь, – ядовито взмолился Виргид. – В вашей семейке, что ни баба, то стерва. Я уж со своей любушкой сурпужницей век доживу. В покое да почтительности. А от вас я видывал покоя не чаще, чем крылья у свиней.
– Ну, мною ты всегда был доволен, – с притворной покладистостью напомнила Гулда, потупив лучащиеся издёвкой глаза.
Прекрасные, как и в тот день, когда юная невеста переступила порог княжьей крепости Риннона. Да и вообще в последние годы без мужа она расцвела всем бабам на зависть. Красавица – глаз не оторвать. А теперь вот и властным нравом начала обзаводиться – не позавидуешь её будущему избраннику, что непременно явится, как только дела с наследованием, наконец-то, уладятся. Кем бы ни был её будущий муж, натерпится он от своей красавицы. Будет им Гулда мотать-вертеть. Как говорится, по усам текло, а в рот не попало.
– Как же я от них всех устал, – пожаловался воевода, затихшему в безболезненной позе старику. – Не поверишь, Рун: с того дня, как этот подлец Риндольф назначил меня устроителем дел в Ринноне, сто раз проклял эту паршивую честь.
– Чего ж не поверю? – непритворно удивился старик. – Очень даже поверю. Не по тебе облому шелом. Твоё дело мечом махать да чужие крепости на щит брать. А в политике ты полный пентюх. То ли дело был покойный Торсел. Вот кто мог самого Создателя на кривой козе объехать. Вовремя его Ринда с твоего пути убрала, – благосклонно кивнул он княгине.
Напомнил, кому та обязана своим нынешним положением не унылой приживалки, а полновластной хозяйки.
– Я помнить умею, – тихо и сдержанно молвила Гулда, взглянув ему прямо в глаза. – И быть благодарной не разучилась.
– Знаю-знаю, – промямлил Рун, погрузившись в раздумья. – Тут вы обе у меня большие умницы. И столковались промеж себя, и о родстве вспомнили. Поставили его выше всех своих смешных обид. На такое не каждый смысленный муж сподобится. У одной хватило ума да сердца покаяться. У другой простить. Вот друг за дружку теперь и держитесь.
– Мы разберёмся, – недовольно пробурчала под нос Гулда.
– Чему бы доброму у падчерицы своей научилась, – укоризненно покачал головой старик. – А не только, что брыкаться да прекословить. Что вы там с этой заразой замыслили насчёт Састи? Небось подбивала тебя на бунт? Говори да не лукавь. Время ваших бабских лукавств прошло. Судьба Риннона решается.
– Мы это не обсуждали, – нехотя призналась княгиня. – Хотя чувствую, она хотела. И мысли у нас на этот раз сошлись воедино: Кеннер для Састи не пара. Пока она вырастет, тот последнее здоровье растеряет. И кровь Риндольфа канет напрасно. Састи нужен молодой муж, ей под стать. Чтобы детишки были здоровы, – не без вызова объявила Гулда свою волю.
И приготовилась биться за дочь до конца, благо у неё нынче такая союзница, что только сунься: из камня кровушку выпьет.
– Всё так, – неожиданно одобрил её решение Рун, чем поверг княгиню в полнейшее недоумение.
– Согласен, – поддержал её и воевода. – Нам с того замужества ни холодно, ни жарко. Састи с Фротни мы ему не отдадим. Однако ж и взамен что-то предоставить должны.
– Кинем кличь, – пожала плечами Гулда. – Устроим ему смотр невест. Не впервой Риннону менять княжью кровь. Такой чести любой род достоин. Вот пускай поместники своих невест и выставят. А я с дочками не пропаду.
– Ты о том подарочке, что намедни сделал тебе сам Эгуаран? – не без ехидцы осведомился Виргид. – Весь Риннон уже три дня голову ломает да спорит до хрипоты: чего ж такого сказочного тебе король пожаловал? Вроде и послание невелико, и мешков золота тебе Рааны не отсыпали. А могли бы, при их-то необъятных закромах. Они в сотню раз меньше проживают, нежели получают. И так не одну сотню лет. Их золотом можно весь Риннон засыпать так, что ступить некуда будет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Король мне подарил землю, – решилась признаться Гулда, ибо скоро сия тайна всё равно перестанет быть таковой. – Поместье Хатбор, что неподалёку от крепости Рааньяров.