Читать интересную книгу Нулевые - Роман Валерьевич Сенчин

пятом антифашисты таким образом показывали, что они еще существуют; и у нас троцкисты в конце двадцатых. И кто знал, как будет дальше…

Но на противоположном углу что-то начало происходить – темная масса загудела, заколыхалась, ее тут же стали сжимать, сдавливать голубовато-серые в шлемах. А люди на этой стороне закричали:

– Позор! Позор!

Часть омоновцев, огибая автомобили, побежала на крик, уплотняла цепь вдоль бордюра… Почему-то снова появился пазик с задержанными, нарушая правила дорожного движения, сделал круг по площади… Николай Дмитриевич, озираясь, чувствуя вполне вероятную и близкую опасность, взглянул на крышу «Макдоналдса». Флага уже не было, там ходили какие-то люди. Зато на соседней крыше – издательства «Известия» – колыхались бело-сине-красные флаги и висел транспарант-растяжка. Николай Дмитриевич прищурился, разобрал надпись: «Привет маршу валютных проституток!» И оттуда, с крыши, полетели листовки, запылали факелы. Благодаря им и остальные на углу заметили растяжку, прочитали и засвистели, крики «позор!» переросли в хлесткое, дружное скандирование: «По-зор! По-зор!»

Да, обстановка накалялась, хотя Николай Дмитриевич не представлял, что способны сделать зажатые каменными стенами ОМОНа несколько десятков человек; депутат Рыжков то и дело поглядывал на часы, видимо торопя стрелки добраться до часу дня, когда можно будет объявить мероприятие закрытым.

Но ситуация изменилась неожиданно и стремительно. Со стороны Елисеевского на Николая Дмитриевича обрушилась волна темных, низеньких людей, а за ними катилась новая – голубовато-серая, высокая. И зазвучали сочные хлопки – пух! пух!

Еще не увидев, откуда происходят хлопки, вместе с остальными метнувшись в сторону поворота на Страстной, Николай Дмитриевич вспомнил этот звук – так хлопают резиновые дубинки, опускаясь на согнутые спины. Было время, он часто слышал такие хлопки на московских улицах… И уже после этого короткого воспоминания-вспышки, семеня в крошечной, но плотной массе по тротуару, он, обернувшись, увидел скрючившихся парней, старушек, женщин, мужчин, прикрывающих головы, жмущихся к стене галереи «Актер», к столбам… Люди визжали и охали, кто-то по-командирски басил: «Палками, палками не работаем!» Но хлопки продолжались, и вдалеке зазвучал гимн России.

Николай Дмитриевич лез вместе со всеми в узкий проход между домом и перекрытым спуском в метро, спина вспотела и горела в ожидании удара, в голове пульсировало: «Ну вот! Ну вот!» За мгновение из солидного, уважаемого человека, из профессора и доктора исторических наук он превратился в одно из животных, которых куда-то погнали… Спасаясь от дубинок, люди перескакивали через поваленные металлические ограждения. Старушка, маленькая и сухая, запнулась, упала, бессильно ойкнула. Николай Дмитриевич приостановился, чтобы помочь ей подняться, и тут же получил по левой лопатке. Боли не почувствовал, но туловище противно, как не его, дернулось, кепка слетела с головы. И во рту стало горько.

– Да что ж это?! – стал оборачиваться, получил еще. А потом его крепко взяли под мышки, потащили.

– Вытесняем, вытесняем! – командовали сзади.

– Заполняем! Сюда давай, – руководили спереди.

Николая Дмитриевича вели к стоящим вдоль тротуара «Уралам». Двери серых будок открыты, возле них мужчины в камуфляжах с каменными лицами и прозрачными, неживыми глазами. Как из фильмов про биороботов… Разговаривать, объяснять, ругаться бесполезно.

Он глянул вдоль Страстного бульвара. Повсюду крупнотелые хватали низеньких и темных, а те уворачивались, отбегали, отбивались криком «позор!». На асфальте валялись бумажки-транспарантики, книжечки конституции и почему-то много роз. Депутат Рыжков, ссутулившись, медленно двигался прочь…

– Пошел, – без злобы велел один из конвоиров; Николая Дмитриевича приподняли и забросили внутрь будки.

Было странно и стыдно даже, но негодование, возмущение исчезли. Наоборот, стало легко и спокойно… Николай Дмитриевич знал за собой такое – в сложных ситуациях в нем часто словно бы что-то переключалось и появлялась уверенность: все это происходит не с ним, а сам он смотрит на кого-то похожего на себя со стороны и чуть сверху. Смотрит без всяких эмоций… Наверное, хранящее его от инфарктов и инсультов качество…

Присел на лавку. Выдохнул. Подвигал торсом – спина царапалась. То ли от ударов, то ли от испарившегося пота.

С улицы слышались крики и визги, рыдающий женский голос повторял: «Вы люди или нет?! Вы люди?..» Квакали милицейские сирены, бухала, как пушечная канонада, музыка из мощных динамиков.

В будке, кроме Николая Дмитриевича, еще кто-то сидел, но ему было неинтересно; кого-то еще забрасывали; кто-то ругался, стонал, кто-то пытался вырваться, кто-то разговаривал по мобильному телефону…

«Кепку потерял, – без досады подумалось, и Николай Дмитриевич пригладил ладонью волосы. – Надо домой позвонить».

Достал свой мобильный, набрал номер. «А что сказать? Сказать, что в милиции? – Обвел глазами прямоугольник будки. – Ладно, когда привезут». Положил телефон обратно в карман… М-да, абсурд, действительно. И когда он начался? С чего? Ведь еще лет пять назад… «Нет, – остановил себя, – не надо сейчас вспоминать, анализировать. Потом».

Посидел, глядя в пол. Не думать не получалось. С месяц назад разогнали демонстрацию в Петербурге, года два назад в каком-то городке в Башкирии хватали на улицах всех подряд, избивали и тащили в отделения, и в Калмыкии то же самое… Еще, наверное, были случаи, но он не следил… И ведь наверняка можно найти момент, когда стало нормой вот так гонять людей, хлопать дубинками, кидать в воронки. А может, и не прекращалось…

Вспомнил про покупку. «Вот, – усмехнулся, – почитал в тишине». Расстегнул портфель, вынул книгу. Полистал, выхватывая взглядом строки, замечая таблицы, схемы. Так всегда делал в магазинах или за столом, готовясь к чтению. Разогревал себя, втягивался. И сейчас привычка не подвела, и через несколько секунд Николай Дмитриевич забыл, где он, что с ним случилось. Читал известное с детства, но все равно интересное, захватывающее, как хороший детектив:

«В ночь на 27 февраля 1933 года купол Рейхстага осветился адскими языками пламени, здание пылало, как огромный кусок раскаленного угля, собрав вокруг толпу припозднившихся гуляк. Фюрера тотчас вызвали на место происшествия. Прибыв к дымящимся остаткам того, что только вчера было парламентом, Гитлер воскликнул: “Это знамение свыше… Теперь никто не помешает нам сокрушить коммунистов железным кулаком”. Согласно официальной версии, поджог Рейхстага был “актом терроризма”, преступлением коммунистов. Но в стране не было ни малейших признаков начинающегося восстания. Все было тихо. По давно составленным спискам были арестованы тысячи коммунистических и социал-демократических активистов – на сцене впервые появилось гестапо, и концентрационные лагеря приняли своих первых заключенных».

Николай Дмитриевич потер веки – в будке было темновато, – перевернул страницу.

«Начав войну с террором, правительство обнародовало два декрета – 28 февраля и 7 марта соответственно, “для защиты народа и государства”, – которые ограничивали свободу прессы, личные свободы и право на собрания. 12 марта флаг со свастикой был объявлен официальным национальным символом».

– Так, этих на Якиманку вези, – раздался