Соколов. – На кого она имела влияние?
Штюрмер. – Не влияние, а думаю, она могла просить.
Соколов. – Кого просить?
Штюрмер. – Думаю, что государыню, при которой она состояла.
Соколов. – Вы думаете, что Распутин влиял на Вырубову, а Вырубова на императрицу?
Штюрмер. – Что Вырубова имела к нему отношение – это мне известно, но дальше я не знаю. Она имела к нему поклонение, а дальше я не знаю.
Соколов. – Вы говорите, что Вырубова не могла сама непосредственно влиять на министра юстиции. Для того, чтобы влиять на министра юстиции, Вырубова должна была иметь еще посредника?
Штюрмер. – Этого я не могу сказать, так как это дело не моей компетенции; я не знал, что делается во дворце.
Соколов. – Ведь вы давно состояли в придворных чинах?
Штюрмер. – Да.
Соколов. – Ваше отношение ко двору, к Царскому Селу, продолжалось в течение последнего времени?
Штюрмер. – Да. Но они не были никогда близки. Я не открещиваюсь, напротив, но я говорю то, что есть. Я 15 лет ведал церемониальной частью.
Соколов. – Вы указали на одно из лиц, которое имело влияние на Распутина и которое могло просить молодую императрицу. Кто еще из лиц, проживающих в Царском Селе, имеющих влияние, имеющих возможность влиять на императрицу, вам известен?
Штюрмер. – Только одна Вырубова.
Соколов. – Других лиц вы не знаете? Не знаете ли кого-нибудь из статс-дам?
Штюрмер. – Нет.
Соколов. – Вам известна фамилия Ден?
Штюрмер. – Нет.
Соколов. – Фрейлина или статс-дама Буксгевден?
Штюрмер. – Она фрейлина, дочь нашего посланника в Дании, очень симпатичная, милая женщина.
Соколов. – Она принадлежала к числу лиц, которые влияли на политические воззрения молодой императрицы?
Штюрмер. – Нет, эта совсем другого характера.
Соколов. – А кто же из деятелей другого характера, характера г-жи Вырубовой?
Штюрмер. – Г-жа Вырубова была к ней очень расположена. Так как Вырубова очень добрая женщина, то я допускаю и теперь, что она могла о многом просить. Во всяком случае дружба тут была, это мне известно, а из мужчин я никого не знаю. На ближайших я могу указать на Буксгевдена.[*]
Соколов. – Вам не приходилось обращаться к Вырубовой, чтобы подготовить тот или другой вопрос?
Штюрмер. – Нет, нет, я получал указания, что сделать. Я не знаю, какое впечатление вы вынесли, но во всяком случае я свое знамя служебное держал высоко и никогда не делал ничего против закона.
Соколов. – Я не говорю, что против закона. Вы делали в пределах возможности. Вы, в качестве министра иностранных дел, министра внутренних дел и председателя Совета Министров, могли быть заинтересованы, чтобы тот или другой ваш государственный проект встретил бы сочувствие в Царском Селе.
Штюрмер. – Как можно обращаться к дамам. В дела государственные дамы не вмешивались, что же дамы понимают в государственных делах?
Соколов. – Вам приходилось с молодой императрицей говорить о государственных делах?
Штюрмер. – Очень часто.
Соколов. – Вы не можете сказать, на какие более серьезные государственные темы вам приходилось беседовать с молодой императрицей?
Штюрмер. – Я могу указать, например, на такой разговор. Государыню посещали поляки, часто в последнее время, осенью, перед тем временем, когда была речь о том, чтобы поляки получили то, что они просят. Они составляли списки, и тут раз был разговор об этом потому, что я приехал после того, как вышел один из поляков. И тут поневоле пришлось говорить на эту тему.
Соколов. – Что же вы говорили и что говорила императрица?
Штюрмер. – Я говорил, что моя политика, моя система такая, что как угодно будет, – вопрос еще не разработан, – надо пригласить особую комиссию, которая работает под председательством, кажется, Горемыкина. Моя теория была такая. Поляки желали, чтобы было объявлено, что им дается, и как можно скорей. Мой разговор был такой, что им будет объявлено, они получат, потому что оставить поляков так, как они есть, нельзя; но мое глубокое убеждение, что теперь этого нельзя делать, надо, чтобы русский народ раньше знал, что можно России дать, когда все бесчисленные жертвы будут закончены, что он получит.
Соколов. – Правильно ли я вас понимаю? Вы сказали, что прежде, чем будет известно, что получит русский народ…
Штюрмер. – Нельзя сказать, что можно дать полякам.
Соколов. – А что, вы думали, русский народ может получить?
Штюрмер. – Проливы.
Соколов. – Нет, вы сказали внутри. Вы это считали внутренним вопросом?
Штюрмер. – Я на это обращал все свое внимание.
Соколов. – А императрица что говорила по этому вопросу?
Штюрмер. – Государыня была согласна.
Соколов. – Она сочувствовала полякам и этому настроению или нет?
Штюрмер. – Я заметил, что нет. Извините, это мое личное впечатление.
Соколов. – Какие поляки, какие общественные деятели обращались к ней?
Штюрмер. – Я встретил там выходящим Велепольского. У меня был Велепольский и член Государственной Думы Гарусевич.
Соколов. – Затем, какие еще вопросы были?
Штюрмер. – Очень часто приходилось беседовать с государыней по текущим вопросам. Простите, может быть я вспомню потом. Позвольте мне сказать относительно того, какие другие секретные поручения мне государыня давала. Например, одно дело – это Ржевского, другие – переговорить с тем, переговорить с тем или другим о предстоящих сменах, – таких секретных поручений было много.
Соколов. – Мы к этому вернемся. Я бы хотел, чтобы вы продолжали о разговорах ваших с молодой императрицей на государственные темы.
Штюрмер. – Я может быть потом вспомню и скажу, только, извините меня, я не могу так сказать.
Соколов. – Но не можете ли вы так сказать. Я не знаю, конечно, ваших бесед, и я могу только в такой форме предлагать вам вопросы. Можете ли вы, на основании ваших бесед с императрицей, характеризовать систему ее политических воззрений: как она относилась к внешней политике, к внутренним вопросам, каких взглядов она держалась по отношению к нашим союзникам, к неприятелю, к внутренним реформам?
Штюрмер. – По отношению, например, внешней политики – самая твердая дружба с Англией, самые твердые отношения. Затем, кроме полного согласия и единодушия, я ничего не слыхал и не видал от нее. Разговоры по поводу взятия Эрзерума были в самом оптимистическом тоне.
Соколов. – В отношениях ее к Германии – находила она нужным скорейшее заключение мира?
Штюрмер. – Если кто-нибудь это утверждает, то я говорю – никогда ничего подобного не было. Это было такое презрение к Вильгельму, какое я редко от кого слышал, именно скажу презрение, иного ничего не было. Еще о чем вы меня спросили?
Соколов. – Отношение ее к Франции?
Штюрмер. – К Франции самое хорошее отношение. Она может быть была более довольна присоединением Румынии, чем это заслуживает.
Соколов. – А отношения ее к вопросам внутренней русской жизни?
Штюрмер. – Спорадически. Ее, например, возмущало, с точки зрения бедных людей, что повысили таксу на трамвай. Государь мне сказал, что, насколько для бедных рабочих людей, которые ездят, такое повышение не отвечает их средствам, надо сделать все возможное. Я помню, что я вызывал градоначальника и говорил с ним на эту тему. Потом она очень интересовалась снабжением Москвы. В Москве оказалось, что муки совсем нет. Она обратила на это особое внимание.
Соколов. – Теперь отношение ее к Государственной Думе.
Штюрмер. – Я никогда не слыхал ни одного дурного слова.
Соколов. – Вам приходилось беседовать по вопросу о том, что члены Государственной Думы отрицательно относятся к действиям правительства?
Штюрмер. – Она меня сама не поощряла в таких разговорах, потому что все-таки она императрица и все-таки это дела такие, которые касаются государя, и я не заметил, чтобы я находил его мысли в ее словах.
Соколов. – Не только, среди общественного лагеря, но и среди правительственных деятелей были разные течения, одни более благоприятные – народного представительства, другие менее благоприятные. Одни консервативные, другие прогрессивные. Каким течениям, среди государственных деятелей, сочувствовала молодая императрица?