– Да где угодно, – озорно заметил Коростель. – Когда живешь в городе, в доме или на постоялом дворе, там нельзя просто так, как в лесу, сходить по нужде в кусты или под елочку. Приходится идти в отхожее место.
– Ну? – озадаченно проговорил Птицелов.
– А отхожее место часто бывает уже занято, – пояснил Коростель. – И вот когда стоишь у двери и ждешь, особенно по большой нужде, тебе каждый миг кажется столетием. А когда сидишь внутри, за дверью, время летит стрелою, так что и не заметишь. Вот и все.
С минуту Птицелов молча смотрел на Коростеля, потом покачал головой.
– Ты, видимо, там у себя, в лесу, жрешь что попало, вот потом и животом маешься, – зорз так неожиданно отреагировал на шутку Яна, что абсолютно невозможно было понять, понял он соль остроты или нет. – Но вот когда я спущусь в Посмертье и вернусь оттуда, да еще и не один, вот тогда и настанет время для тебя и твоего Ключа, Ян.
Ян не ответил, но Птицелов уже, видимо, особо и не нуждался в собеседнике. Он был любитель и мастер монологов.
– Твой ключ – это чепуха, пшик, фига на постном масле, – начал зорз. И его последнее выражение почему-то напомнило Коростелю деревенских мальчишек – один из них, его рыжий веснушчатый недруг, сын мельника, всегда так дразнился. – Все дело – в свойствах. Камерон был носителем волшебных свойств Ключа друидов, и мог перенести их на что угодно. Причем свойства ключа делали невидимым для других его нынешний носитель, будь то ключ, кольцо или обыкновенная сосновая щепка. Поэтому я и не смог найти этот ключ, когда судьба впервые свела нас с тобой. Я не мог его и увидеть – над заклятиями друидов я не властен. Как и они – над моими, – поспешно прибавил он.
– Он даже не открыл их тебе – словно бы знал, что следом приду я. У него всегда было отменное чутье на опасность. Он надеялся, что его ученик все раскопает. Так оно и вышло. Но Травник не имеет силы над ключом Камерона. Как и я.
– Почему же?
– Потому что эту силу, видимо, должен иметь ты, – сказал Птицелов и неожиданно хрипло закаркал, спугнув чайку, которая немедленно встала с волны на крыло и поспешно унеслась вдаль, к более спокойному берегу. – Должен, но не обязан. Ведь ты ее, скорее всего, не чувствуешь. Так?
Ян молча наклонил голову.
– Но обязательно почувствуешь впоследствии. Потому что у ключа друидов самое меньшее – три тайных свойства. Одно из них я знаю наверняка. Ага, в твоих глазах, наконец-таки, вспыхнул интерес? Не обольщайся, боюсь, пока ты не поймешь их. Одно свойство, которое я знаю наверняка, непременно должно быть у твоего ключа. Это – сновидения. Явные и тайные. Твой ключ, Ян – это Ключ от Снов. К сожалению, книги друидов только упоминают это свойство и больше ничего о нем толком не говорят. Но есть ведь и еще два!
– Одно я тоже знаю, – тихо сказал Коростель и непроизвольно коснулся рукой висящей на груди маленькой ладанки.
– И что это? – быстро спросил Птицелов. – Давай, Ян, откровенность за откровенность!
– Этим ключом мы укротили Силу Древес, так сказали друиды, – проговорил Ян, думая, правильно ли он сейчас поступает, открывая зорзу секреты лесных жрецов.
– Ну, положим, это я знаю, – усмехнулся Птицелов. – Я всегда знаю все, что происходит с вами. Деревянный глухарь это вам, надеюсь, сообщил?
– Зачем ты открыл это Гвинпину, Птицелов? Зачем сказал о предателе? – взгляд Яна быль столь открыт и наивен, что зорз даже погрустнел.
– А что от этого изменилось? – ответил в типичной снегириной манере Птицелов. – Просто вы от этого знания еще больше ослабли, утратили еще одну толику своего мужества, а я лишний раз неплохо позабавился. И, думаю, позабавлюсь еще не единожды.
Зорз как-то странно, словно бы с сожалением, взглянул на Коростеля, и Яну стало страшно. Словно на него уже надвигалась какая-то беда, о которой он еще не знал.
– Получается, вторая сила ключа – власть над древней силой деревьев, – задумчиво проговорил Птицелов. – Что ж, этого следовало ожидать от магической вещи друидов. Тогда проглядывается и третье свойство нашего ключика. Оно должно быть как-то связано с холодом.
Ян вспомнил, каким ледяным был ключ, брошенный ему обратно предводителем зорзов. Похоже, Птицелов прав, но пока это – только предположение. Он, Ян Коростель, только что испытал величайшее за свою жизнь прозрение о том, как можно остановить страшного и коварного врага. Страшного – в своей обыденности, возможности просто так, запросто беседовать с ним на морском бережочке, постоянно видя перед глазами кровавые руки его ведьмы. И кровь уже начинает запекаться, требуя все новой и новой жажды.
– Но это свойство в один прекрасный день откроешь мне ты сам, Ян Коростель, – палец Птицелова уперся Яну в грудь, чуть пониже мешочка с ключом. – Потому что мало иметь замок и ключ – нужна еще рука, а она может быть только твоей. Ты должен будешь все сделать сам, по доброй воле. Или даже – по злой. Но сам, запомни это, парень!
– Значит, ты отпускаешь меня? – невероятное душевное напряжение внутри Яна лопнуло, как мыльный пузырь, и от этого стало больно и пусто в груди.
– Ты ведь сам пришел сюда! – Птицелов скорчил шутовскую гримаску. – И ты всегда будешь приходить ко мне сам, Ян Коростель, сын своего отца и раб своего ключа. Пока ты еще не готов, но это случится очень скоро. Гораздо быстрее, чем ты думаешь.
Птицелов улыбнулся Коростелю, положил ему на глаза широкую, теплую ладонь, и в глазах Яна все померкло.
В обычаях озерных племен было передвигаться вереницей. Так отправлялись в набег чудины, держались на охоте саамы, ходили в поход ильмы. Тактику нападения с нескольких сторон озерные народы, за исключением, быть может, чудинов, презирали, считали недостойной воинов, предпочитая засады, отравленные стрелы и иные военные хитрости. Может быть, поэтому осаду кладбища даже чудины вели неуверенно, и несколько выстрелов, произведенных Лисовином из самострелов поверх голов нападающих, быстро охладили их воинский пыл. Привыкшие подчиняться одному военачальнику, чудины тушевались, боялись лезть первыми на рожон и явно ждали команды.
Гвинпину было поручено насобирать на кладбище хвороста, быстро разжечь яркий костер и следить за тем, чтобы нападающие не подобралась слишком близко к их передовым позициям. В этом случае он должен был предупредить друида и Ралину «самым идиотским криком, на какой ты только способен». Собственно говоря, единственной передовой позицией их маленького отряда была сама друидесса, которая спешно сотворяла между ладоней огненные шары размером с яблоко и ловко метала их в ближайших врагов. Лисовин несколько раз выстрелил из собственного лука, но высокая трава скрывала чудинов, и он экономил стрелы. Вид у Лисовина был довольно мрачный, возможно, из-за того, что пока он не принимал активного участия в бою – меч друида и короткий топорик до сих пор бездействовали. Гвинпин усердно раздувал пламя, потому что старые ветки, Бог весть откуда взявшиеся на кладбище, раскинувшемся посреди ровного поля, были сырые из-за недавнего очередного дождя. С каждой минутой выражение лица друидессы становилось все более озабоченным, Лисовина – мрачным, а выражение своей физиономии Гвинпин по понятным причинам видеть не мог. Наконец огонь лизнул шалашик подсохших веток, и пламя ярко вспыхнуло в ночи под одобрительное ворчание старой друидессы. Ралина с необычной для ее преклонных лет резвостью подскочила к огню и вдруг сделала то, что Гвинпину показалось невероятным, так что он даже попытался протереть глаза своими куцыми крылышками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});