себе, Лия, подумала я и прикусила нижнюю губу в тот момент, когда поняла, как именно я обращаюсь сама к себе. Как насчет нового имени и нового города? Резкие слова Ноя так ясно проникли в мое сознание, что мне казалось, будто он стоял рядом со мной и говорил их прямо сейчас. И больно сейчас мне было от них не меньше, чем тогда. Но разве это преступление – не рассказать человеку подробностей какой-то истории? Разве это так предосудительно – представляться своим вторым именем Эмилия? Тем более, имя Лия подходит мне намного больше, оно делает меня похожей на саму себя. Анна – это имя, под которым меня здесь знали, но в то же время это то самое имя, которое не сходило с уст у всех местных сплетников. Это имя стало для меня символом стыда. Но я понимала, что на самом деле не это рассердило Ноя. Вернее, даже не так – вызвало отвращение. Я помнила тот его взгляд. Я много чего сделала неправильно. Ситуация с Надин просто стала последней каплей. И я не могла его винить в этом.
– С вас 32,48 евро, – сказала кассир и резко выдернула меня из моих размышлений. Черт, я почти отошла от ленты, и даже не сложила свои покупки.
– Карта или наличные?
– Карта, – буркнула я и небрежно побросала продукты обратно в корзину. Я вставила кредитную карту в устройство, дождалась звукового сигнала и откатила тележку к окну магазина, чтобы там переложить покупки в сумку-шопер.
– А я думала, она, наконец, поняла, что ей здесь нечего делать.
Я застыла с продуктами в руках. На этот раз не было сомнений, эти слова были адресованы мне. Заставив себя не оборачиваться, я продолжила складывать остатки продуктов во вторую сумку. Надо просто не обращать внимания. Идти домой. И там и оставаться. Еды хватит на неделю. У меня был «Нетфликс». Причин снова выходить из дома нет.
– Сорнякам и трын-трава по пояс, или как там говорят? – снисходительно отозвался второй голос.
Я почувствовала, как кровь прилила к голове. Ее шум заглушал звуки супермаркета, но, к сожалению, не настолько, чтобы не расслышать следующие несколько слов.
– Думаю, в таких случаях говорят «шлюха».
Я обернулась и увидела два таких знакомых мне лица. Алесса и Мона.
Алесса, только что назвавшая меня шлюхой, смотрела на меня, приподняв брови.
– Что такое? У тебя проблема?
У меня проблема?
Она перекинула свои длинные черные волосы через плечо и с презрением оглядела меня с головы до ног. Мы никогда не были подругами, и по какой-то причине я ей очень не понравилась с момента самого первого проекта, над которым мы работали вместе. Но я просто не могла и не хотела понимать, откуда взялась та лютая ненависть, которую она испытывала ко мне в течение последних нескольких недель.
Но разве она не имеет права ненавидеть тебя?
Мона стояла чуть позади подруги, скрестив руки на груди, и смотрела на меня. У нее было гораздо больше причин не любить меня.
– Мона, я…
Мона скривила свое красивое лицо, а Алесса в этот момент подняла руку.
– Побереги дыхание, Анна, – улыбнулась она, но улыбка эта была больше похожа на оскал голодного волка, который в любой момент готов броситься на свою добычу. И эта добыча – я. За исключением того, что у меня больше нет даже инстинкта самосохранения. Я просто стояла на месте. Окаменевшая, не способная дать отпор, лишенная желания защищаться.
– Поверь, нам всем очень бы хотелось, если бы ты вообще перестала дышать. Я думала, ты, наконец, исчезла. Ты же так позорно свалила с экзамена, – она взглянула на Мону. – После всего, что ты сделала моей лучшей подруге.
– Я извинилась. Я действительно не знала… – Я сглотнула. – Вам не кажется, что все, что произошло после этого, было достаточным наказанием?
Черт. Я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а жар ударяет в лицо. Я не стану плакать. Не перед этими двумя. Я не заплачу снова.
К сожалению, Алесса заметила мои влажные глаза.
– О, малышка. Ты собираешься плакать? Сколько тебе лет? Тринадцать? – она наклонила голову набок. – Нет, подожди. В Германии нельзя заниматься сексом, пока тебе не исполнится четырнадцать, так что тебе, наверное, больше. – Она сделала шаг ко мне, и единственная причина, по которой я не отступила назад, заключалась в том, что я не могла пошевелиться, даже если бы захотела. Я стояла, словно замороженная, и не могла пошевелить ни одной мышцей своего тела. Вот бы сейчас хотя бы потрогать что-нибудь холодное – я чувствовала себя так, словно вся горю изнутри. Мне было жарко, я вспотела, во мне клокотали одновременно страх, гнев и стыд.
– Не думаю, что тебе стоит учиться здесь в следующем семестре. – Ее карие глаза неотрывно смотрели на меня. – Или как ты думаешь, Мона? – Я увидела, как уголки ее рта слегка приподнялись. – Но, может быть, тебе всего этого было недостаточно. Потому что, видимо, ты до сих пор не поняла, что натворила. У тебя что, правда нет чувства собственного достоинства, да?
– Алесса, пошли, – сказала Мона, которая все это время хранила молчание. – Она того не стоит.
– Думаешь, не стоит о нее мараться, – Алесса еще раз посмотрела на меня и пригрозила мне указательным пальцем. – Не смей приближаться ко мне или моей подруге. Хватит того, что ты разрушила отношения. И когда у нас снова будут совместные занятия, ты пожалеешь, что вернулась в университет.
Мона подошла ближе и осторожно взяла Алессу за руку.
– Давай, иначе мы опоздаем и снова пропустим начало.
Не сказав мне ни слова, Алесса повернулась и вышла из магазина вместе с Моной. Я смотрела им вслед, пока они не исчезли за углом в направлении центра города. Только тогда я поняла, как сильно дрожат мои ноги, и оперлась на тележку для покупок, которая покатилась назад, совсем немного, пока не уперлась в витрину. Я закрыла лицо руками, но не заплакала. Огонь и ненависть к себе выжгли во мне все слезы. Я просто стояла.
Шлюха. Шлюха. Шлюха.
Я судорожно выдохнула. Я не знала. Я не