встретился именно с той, кого так хотел увидеть.
Дышать уже нечем. Он подходит еще ближе, но я уже ничего не различаю, его черты расплываются в теплый розовый туман. Мозг работает с перерывами, будто в дурмане. Стоять ровно – уже испытание. Держаться и не наклоняться к нему, преодолевая последние сантиметры между нами. Я не представляю ни кто он, ни что задумал на сегодня, но чувствую, что не могу просто развернуться и уйти, так ничего и не узнав. Иначе, мне кажется, я очень пожалею.
– Впервые за все время, – заканчивает он, – мое желание сбылось.
Мы так давно не спали в одной кровати, что, проснувшись в воскресенье, я хочу только потянуться и наслаждаться утром. Но Николас ехал всю ночь, чтобы побыть со мной, и мне хочется сделать что-нибудь, чтобы тоже показать, какой он особенный. Путь к сердцу мужчины лежит через желудок, так что я собираюсь обольщать его домашним завтраком. Под «домашним» я имею в виду все по чуть-чуть из меню «Синего тюльпана».
Некоторые мускулы атрофировались за время нашего вынужденного воздержания и теперь болят, так что, выбираясь из кровати, я тихонько ахаю. Смотрю на Николаса, который крепко спит, лежа на спине, скрестив ноги в лодыжках. Из нас двоих ворочаюсь я, он же спит, вытянувшись в линию, точно в гробу, и занимает минимум места. А я в кровати увеличиваюсь раза в три, разбрасывая руки, ноги и волосы, которые вечно лезут ему в нос и в рот. Эти последние недели в разных спальнях для него, наверное, в этом плане были счастьем, но что поделать – спокойный сон окончен. Мне так не хватало возможности кого-то пинать.
Целую минуту я просто стою и любуюсь им, и по всему телу пробегает дрожь нервного возбуждения.
Он любит меня. Вслух он этого не произнес тогда, в ответ на мои слова, но я знаю, что это правда.
На кухне я замечаю подарок, который он привез мне из поездки: стеклянное преcc-папье с полевыми цветочками внутри. Николас нашел способ сделать цветы чем-то полезным и экономически оправданным. Улыбнувшись, я пишу ему «спасибо» на бумажке.
Еду я на джипе Николаса, чтобы ему не пришлось самому заезжать на заправку, а потом решаю и на мойку завернуть. Наконец я возвращаюсь к дому с богатым уловом из «Синего тюльпана» на переднем сиденье, и в голове бурлят идеи, как мы проведем день.
Для активностей на улице холодно, так что, может, поедем в лазертаг. Или в кино. Я быстренько ныряю в свою машину, потому что, кажется, в бардачке должна была заваляться подарочная карточка в кинотеатр в Бофоре, но тут замечаю, что горка мусорных мешков у дров выросла, а входная дверь открыта. Похоже, со времени моего отъезда Николас был сильно занят. Надеюсь, не еду готовит.
Мы постепенно избавляемся от всего ненужного, что не стал забирать из сарая Леон, причем значительная часть вещей уже была там, когда он въехал. Один из мусорных мешков завязан небрежно, почти открыт, и внутри мелькает смутно знакомый пепельно-голубой кусочек. Я подхожу ближе, сердце начинает отбивать барабанную дробь, но разум восстает, отказываясь верить, так что приходится развязать мешок. Нужно убедиться.
Вытаскиваю одну коробку. В мешке видно еще пять, смятых и скомканных. На одну из них попала одноразовая тарелка с кетчупом, и я склоняюсь над мешком, разглядывая, не веря; легкие сжимаются, уменьшаясь в размере.
Это приглашения на свадьбу. Он их выбросил.
Николас элегантно прогуливается по полю битвы туда-обратно, с высоко поднятой головой. Крутит в руке меч. Размышляет. А потом вонзает мне его прямо в сердце.
Оставляю коробочку на земле и возвращаюсь в машину, не обдумывая, не планируя дальнейшие шаги. Просто на автопилоте. Моя рана смертельна, и я пытаюсь уползти, спрятаться, чтобы умереть в тишине и спокойствии. Сознание смутно отмечает образ Николаса, стоящего на крыльце, и, кажется, я слышу свое имя, но инстинкт самосохранения уже кричит бежать отсюда изо всех сил.
В Моррис я не еду, свернув на шоссе. Поворачиваю, петляю, точно преступник с паранойей, удирающий от полицейской машины. На дорожные знаки я уже не смотрю и еду, куда глаза глядят. Важно только, чтобы он не нашел меня. Никто не должен увидеть меня в таком состоянии.
Только через пару часов нахожу место, где можно припарковаться: стоянку в рощице, которая спускается к озеру. Чуть дальше, метров через десять, стоит чей-то трейлер, но больше ни души – полно личного пространства. Прижавшись лбом к холодному рулю и глубоко вздохнув, меленько и часто выдыхаю. Больно. Так больно, что хочется снова стать той Наоми Уэстфилд, которая мечтала о том, как Николас выбросит приглашения и отменит свадьбу. Она бы сейчас праздновала.
Озеро с деревьями расплываются перед глазами. День пасмурный, туманный, не удивлюсь, если буду ехать, ехать и никогда не вернусь. Моррис останется только удаляющейся точкой в зеркале заднего вида, как я когда-то представляла.
На телефоне загорается огонек уведомления. Трясущимися руками отбрасываю его на заднее сиденье, где, надеюсь, он безнадежно потеряется. Закрываю глаза, но вижу только смятую коробку свадебных приглашений. А когда снова поднимаю взгляд на лобовое стекло, перед машиной будто бы стоит Николас, видение больного разума. Скрытая ярость поднимается внутри, прорывается наружу клокочущим громом. Обидел меня? Тебе будет гораздо больнее. Привычное состояние боевой готовности.
Он стоит, широко расставив ноги, словно ждет, что я сейчас включу двигатель и перееду его, но уходить не собирается. Одними губами я произношу единственное предупреждение: «Прочь».
Его губы отвечают: «Нет».
Мы смотрим друг на друга. Я отпускаю тормоз: машина дергается на пару сантиметров вперед. Глаза Николаса расширяются, но с места он не двигается, заявляет, что я блефую. Не очень умно. Жму на клаксон, но он даже внимания не обращает, опустив руку на капот машины, будто может остановить меня одним движением. К моему безграничному разочарованию, прикосновение я чувствую. Непростительно.
Я люблю его, люблю. Необязательно любить каждую мелочь в человеке, я люблю его всего. Он так ничего и не сказал тогда в ответ. «Скажи, что ты меня любишь» – только это. Но зачем, если он меня не любит? А как же та записка, где он называл меня самым