Случайно ли Вильсон и Платов оказались на одной квартире? Трудно ответить на этот вопрос вполне определенно. Но если допустить возможность «притворной ссоры» между главнокомандующим и атаманом, то это соседство может оказаться и результатом трезвого расчета «хитрого, как грек», по определению английского сэра, Михаила Илларионовича и не уступавшего ему в этом качестве Матвея Ивановича, которого даже ближайшие соратники называли «шельмой».
«Он сильно чувствует свое унижение…» Да, Матвей Иванович мог испытывать унижение — даже в том случае, если это была игра во имя спасения Отечества; в глазах-то непосвященных, в том числе и казаков, почитавших его «как отца и как начальника», он представал генералом, оказавшимся неспособным решить боевую задачу, поставленную перед ним главнокомандующим.
Официального приказа с объяснением причин отстранения Платова от команды не было, как не было и сообщения об этом императору. Казаки, которые в течение трех месяцев являли примеры отваги, доблести и геройства, остро переживали несправедливость, допущенную по отношению к их атаману. Вряд ли чем-то другим можно объяснить то, что в одно время «командиры полков Войска Донского при армии заболели почти все». А кто-то доложил об этом Кутузову.
В сущности это был молчаливый бунт, который поставил главнокомандующего в щекотливое положение и вынудил его написать атаману:
«Если известие сие, ко мне дошедшее, справедливо, что все полковые командиры заболели, в таком разе я обязан буду довести о сем до сведения государя императора, между тем не упущу и мер принять, какие высочайшая власть предоставляет мне по долгу службы».
Оказалось, что в середине сентября, когда войска находились на пути в Тарутино, «заболели» не все командиры донских полков, а только те, которые были при армии. Некоторые из них со своими казаками творили чудеса на коммуникациях противника, куда были отправлены сразу после оставления Москвы. Но о действиях платовских партизан речь пойдет ниже…
20 сентября Платов написал письмо Кутузову, в котором сообщил:
«Ваша Светлость! Примите истинное мое перед Вами оправдание: первое то, что не командую ими; второе, что я по одним слухам знаю, кто в какой части находится. Полки казачьи ко мне не относятся рапортами и никто не дает знать, куда какой полк определен и под чьим командованием…»
В тот же день стало известно, что главнокомандующий решил передать под начало атамана его полк и десять других, следовавших на усиление армии, а также пять батальонов пехоты и «некоторое число егерей».
В ответ на письмо Платова Кутузов утешал атамана: «В усердии к службе Августейшего Монарха собственно Вашем я весьма уверен; оказываемые полками Вашими ежедневные подвиги мне коротко сведомы, и потому я остаюсь в неколебимой надежде, что все ошибки… известною мне деятельностью Вашего Высокопревосходительства приведутся в лучшую степень».
Получается, главнокомандующий простил атамана за «давние обиды», отказался «сводить счеты» с ним? А может, и не было никаких обид и коварных замыслов? И все это выдумка чистейшей воды, не подкрепленная источниками? Лично я не сомневаюсь в этом.
Роберт Вильсон — Александру I,
21 сентября 1812 года:
«…Князь Кутузов согласился дать генералу Платову приличную команду. Сия мера восстановила атаманово здоровье, которое снедалось действительно от огорченного чувства, и, я надеюсь, доставит для службы Вашему Величеству блистательные и важные последствия. Осмеливаюсь утруждать Ваше Величество просьбою об изъявлении генералу Платову столько внимания, чтобы он мог удовлетвориться во всемилостивейшем Вашем к нему и Донскому войску благоволении…»
Чем объяснить такую заботу и внимание Вильсона к Платову? Проще всего было бы отнести это на счет корысти чужеземца, стремившегося подорвать авторитет Кутузова в глазах Александра I и таким образом добиться отстранения его от должности. Только будет ли такой вывод правильным? Думаю, что нет. Вильсон писал не только русскому императору, но и своим соотечественникам. И все его послания проникнуты искренним восхищением и верой в военный талант атамана и отвагу донских казаков. В подтверждение приведу лишь несколько строк из писем английского генерала, адресованных разным людям:
«…Должно ожидать блистательных последствий от способностей, деятельности и храбрости атамана и его казаков…»
«…Мюрат через шесть недель не будет иметь ни одного эскадрона в поле…»
«…Казаки оказывают великие услуги, и богатая ежедневная добыча придает им более отважности…»
«…Победа с златыми крыльями парит над ними…»
«…Время благоразумно помыслить о введении в употребление пик в нашей армии. Русские и французы вооружили оными все свои легкие войска. Надобно учиться у неприятеля…»
Немало добрых слов сказал Вильсон о русской артиллерии и армии в целом. Но в споре между Кутузовым и Беннигсеном английский сэр занял сторону последнего, считая, что с назначением его на должность главнокомандующего прекратятся раздоры и дело будет выиграно. Впрочем, такого же мнения придерживались и некоторые генералы, выросшие под небом Отечества. Но это не дает оснований для оправдания «праздношатающегося» чужеземца, бывшего, по определению Барклая де Толли, «бездельником» и «разбойником». Своими интригами он лишь усугублял те беспорядки, которые имели место. И на борьбу с ними старый полководец должен был тратить свои силы, которых, как оказалось, осталось совсем немного — всего на одну Победу. Правда, самую значительную — полное истребление неприятеля на заснеженных полях России. Чтобы ее приблизить, необходимо было пополнить войска свежими силами. Важную роль в решении этой задачи предстояло сыграть Платову.
***
6 июля 1812 года Александр I подписал Манифест о созыве земского ополчения, написанный государственным секретарем А. С. Шишковым. 20 июля он был доставлен в донскую столицу. Прочитав его в полном собрании чиновников, войсковая канцелярия постановила привлечь в ополчение всех служилых, отставных и всякого рода льготных офицеров, казаков и подростков — словом, всех, «кроме весьма дряхлых, равно сущих калек и жестоко больных, совершенно не способных к походу». Сыскным начальствам и станичным правлениям вменялось в обязанность обеспечить оружием и лошадьми за счет общественных сумм всех неимущих, призванных на защиту Отечества.
Формирование ополчения не остановил даже присланный на Дон новый Манифест от 18 июля, ограничивавший географию проявления «вооруженного патриотизма» границами всего шестнадцати губерний; остальные, в том числе и Дон, от этого освобождались.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});