Читать интересную книгу Повесть о потерянном времени - Дмитрий Ненадович

Поступление в академию начиналось с полевого лагеря. Полевой лагерь академии располагался неподалёку от лагеря высшего военного инженерного училища, которое Сергей заканчивал с добрый десяток лет назад. Впрочем, назвать лагерь «полевым» можно было с большой натяжкой. Лагерь представлял собой несколько белых кирпичных строений казарменного типа со стоящей неподалёку котельной. Всё это располагалось на лесной поляне, к которой примыкало несколько зеленых фанерных домиков, слегка спрятанных в лесу. То ли дело лагерь училищный: палатки, грибы в палатках, наполненный озёрной водой трубчатый коллективный умывальник под открытым небом, деревянный сортир персон эдак на двадцать — романтика… Впрочем, так, наверное, и должно быть: чем выше карабкаешься по карьерной лестнице, тем меньше пахнет вокруг романтикой, но зато комфортнее становится сама лестница. От ступеньки к ступеньке меняются перила, да и сами ступеньки тоже меняются. Самые удачливые из военных достигают мраморного верха этой крутой лестницы и продолжают уверенно шагать вверх по ковровым дорожкам, даже не держась за позолоченные перила. Но таких очень немного. В основном, все военные застревают где-то посредине. А некоторые и до средины идти не желают. Не хотят. Те же, которые до средины всё же доползают, то почему-то сразу застревают, толкутся там, раскачивают лестницу и не дают друг другу взобраться на следующую ступеньку. Но при этом вниз стремительно никто не падает. Это и есть, так называемый, «здоровый карьеризм». Вот если бы военные постоянно и быстро падали сверху и получали бы при этом несовместимые со службой травмы, тогда это был бы «карьеризм нездоровый» и потребовалось бы вмешательство так же погрязших в карьеризме замполитов. Карьеризм среди замполитов не усиливал конкуренции между военными. У замполитов, у них всегда была своя «кухня», в котлах которой они варились, не мешая военным, но по роду своих занятий они считали себя вправе вмешиваться в дела военных в тех случаях, когда запах «нездорового карьеризма» становился слишком явным. Но при том раскладе, когда никто сверху быстро не падал и мгновенно не ломал себе шею, замполиты не требовались. Суетливая толкотня составляла суть нормального течения процесса карьерного роста всех военных, и девизом этого течения был лозунг: «Главное — чтобы у тебя было не лучше, чем у меня».

Сам процесс поступления в академию мало чем отличался от процесса поступления в училище. Только вместо безусых юнцов в аудиториях фанерных домиков нынче сиживали бывалые мужи, судорожно перелистывающие учебную литературу и в прострации потирающие потные от дурных мыслей лбы. Так же как и десять лет назад нагнетали обстановку местные военноначальники, стремясь «поширше» внедрить в массы поступающих военных принцип «ЧЧВ» («человек человеку волк»). Вновь на построениях прослушивались до боли знакомые речи: «Это вы потом, если конечно поступите, станете друзьями, а сейчас никакой фамильярности и панибратства! Никому не подсказывать! Списывать не давать! Замеченные в этих «грехах» будут тут же отправлены обратно в часть». И обстановка действительна была накалена до предела. Всё дело в том, что подавляющее число абитуриентов приехало либо из таких «дыр» из которых можно было выбраться только через академию, либо из частей, находящихся на территории республик бывшего СССР и подлежащих скорому расформированию. Некоторые из поступающих были поставлены в ещё более тяжёлое положение: в отдельных «закордонних» частях их, с помощью угроз не платить денежное содержание и шантажа уничтожения «Личных дел» при попытке продолжить службу в России, пытались склонить к принятию «нэзалэжной» присяги. При этом проводилось обязательное письменное анкетирование, и непременным условием допуска к принятию новой присяги был правильный ответ на вопрос: «Готовы ли Вы воевать с Россией?» Во как! Не успели стать «самостыйными та нэзалэжнымы» и сразу же воевать. А если война будет проиграна? Опять в российское рабство? Опять это жестокое угнетение со стороны русского великодержавного шовинизма? Угнетение, в сравнени с которым страдания негров на плантациях американского рабовладельческого юга во времена предшествующие тамошней гражданской войне, выглядят вечным отдыхом современного туриста в семизвёздочном отеле на Лазурном побережье по системе «All inclusive». В общем, особо не задумывались тогда ни о чём «самостийные», захлёбываясь своей «нэзалэжностью», поэтому и создавали такие сложности не желающим «размовляты на ридной мове». Но «нежелающие» всеми правдами и неправдами просачивались в приемные комиссии академии, привозя все свои документы с собой и понимая, что никаких путей к отступлению у них не существует.

Наконец, когда все документы были доставлены в приёмную комиссию, в среду поступающих в академию военных инкогнито просочился некий дробный элемент. Звали этого подозрительного элемента «Капитано-майор — 0,23». Военные узнали об этом событии, когда им торжественно объявили на очередном построении о том, что конкурс при поступлении составляет 5,23 человека на место. Что такое 5 капитано-майоров, военные ещё могли себе представить, но вот этого — 0,23… Нет, это лежало за границами понимания военными окружающего их бытия. Кроме того, этого незнакомца никто никогда в лагере не видел. Он не шелестел умными книгами в аудитории, не стоял с военными в одном строю и не сидел с ними в столовой, принимая вовнутрь убогую пищу. Его никто не видел бредущим по окрестным лесным тропинкам, но военные привыкли всегда доверять словам высоковоенноначальствующих и поэтому твёрдо знали: прибывший инкогнито «Капитано-майор — 0,23», находится где-то среди них. А то, что незрим он пока — так, видимо, было надо. Дабы не будоражить и без того взволнованные грядущими испытаниями военные души.

Относительно спокойно себя чувствовали лишь абитуриенты, имеющие хоть какое-то право на московское или санкт-петербургское жильё. Это право давала так называемая «прописка». Наличие прописки, в свою очередь, давало дополнительные возможности военным решать свои насущные кадровые проблемы. Таких военных среди абитуриентов было совсем не много. Помимо Сергея ещё человек пять. Среди этих сохраняющих спокойствие личностей, наиболее ярко выделялись манерой своего несколько необычного поведения двое. Один из них был очень перспективным в карьерном отношении офицером и имел чин майора. Майор совсем недавно отметил свое сорокалетие и проживал с семьёй в Купчино, в квартире недавно отошедшей в мир иной тёщи. Этот вариант развития событий майор предусмотрел ещё будучи курсантом военного училища, расчётливо женившись в своё время на великовозрастной питерской дурнушке и закрепив свой успех рождением двоих детей. Фамилия этого перспективного и чрезвычайно расчётливого офицера была довольно длинна и в тоже время носила какой-то половинчатый характер — Полумордвинов. Второй личностью, привлёкающей всеобщее внимание был старший лейтенант Канарейкин. Старлей был коренным ленинградцем, никаких корыстных планов никогда не вынашивал и поэтому пребывал в счастливейшем состоянии убеждённого холостяка. Счастье его было подкреплено недавним вступлением в наследство бабушкиной квартирой, располагавшейся в доме по проспекту Обуховской обороны. Район, конечно же, так себе. Но квартира была трёхкомнатной. Старлею жилых метров вполне хватало. Вместе с тем, это «юное дарование» чувствовало себя несколько неудобно в компании майоров и с нетерпением ожидало со дня на день присвоения первого, хоть к чему-то обязывающего офицерского звания — капитан. Поскольку майор и без пяти минут капитан станут, как мы увидим далее, одногруппниками Сергея Просвирова, коротко остановимся на довольно-таки поверхностном описании их внешних данных и некоторых особенностей поведения. Личность майора легко укладывалась в невысокое худощавое туловище, которое гармонично дополнялось круглой, как шар головой. Большую часть головы майора занимала бледная морда его морщинистого лица с темной точкой коротких усов под греческим носом. Чуть выше морды лица топорщился ежик коротко остриженных волос. Помимо головы к туловищу Полумордвинова примыкали вертлявые конечности-прутики: прутики-ноги и прутики-руки. Было в этом майоре что-то неуловимо половинчатое: какие-то суетливые полужесты и какая-то неопределённая полумимика. Всё в нём было как-то не до конца. А началось это всё в нём, по видимому, с его половинчатой фамилии. Надо отметить, что майор был весьма энергичен, слегка картавил и имел привычку растягивать некоторые слова. По какому принципу он выбирал эти слова из всего многообразия «великого и могучего» для того, чтобы тут же их растянуть, было не понятно. Примером здесь может служить обычно коротко произносимое слово «район». Некоторые граждане произносят это слово ещё короче, чем оно написано: «раён». У майора же всегда выходило длинно и почти на распев: «рай-о-о-н». Тоже самое творилось со словом «дивизион» и ещё со многими и многими словами. Кроме того, майор любил заменять букву «е» на «э» в словах, по каким-либо причинам особенно важных для него. Эти слова он произносил на турецкий манер подобно тому, как печатала машинка О. Бендера в бытность последнего сотрудником легендарной фирмы «Рога и копыта»: акадэмия, прэмия, вознаграждэние и т. д. Майор был до дрожи в голосе тактичен со старшими по званию и всегда пожирал начальство наполненными неподдельным ужасом глазами. Вернее, он всегда смотрел на начальство так, как будто видел неукротимо надвигающуюся на него волну цунами, бежать от которой было уже бесполезно. В общем, ни у кого не вызывало сомнений в том, что майор этот был очень перспективным. Косвенно этот факт подтверждался ещё и тем, что ему было позволено поступать в академию в таком почтенном для майора возрасте.