Читать интересную книгу Яконур - Давид Константиновский

Но результативные методы, приносившие успех работе Герасима, были оскорбительны для него самого! Спрашивал себя: в чем дело, — настолько слаб в каких-то отношениях, что не мог добиться своего иным образом? Или таков он, что не знает, не представляет себе иных способов обращения с людьми?

И то, и другое было ему страшно помыслить!

…Да, он создал и использовал модель Вдовина, и с нею — он мог последовательно достигать нужных результатов, — удобный инструмент современного деятельного молодого человека…

Но механическое обращение с этим образом Вдовина, не с человеком, а с моделью, требовало от Герасима соответствующего подхода, такого, которому не надобно было участие души, да и образ мышления притом оказывался фрагментарный, участвовала в нем только часть ума, не самая усложненная, и операции производились весьма простые, напоминавшие элементарные вычисления… Все это создавало определенную привычку, подход к миру постепенно становился более и более законченным и закреплялся в сознании, а взгляд на других людей переносился и на себя самого; так и вся внутренняя жизнь понемногу, однако заметно, упрощалась, приближаясь по характеру своему к операциям вычислительной машины…

Какая разница, на что запрограммированы роботы — на счет, на зло или на добрые дела, — все равно роботы; точно по сказке, по сестрице Аленушке: не водись со Вдовиным — во Вдовина превратишься!

…Да, он сделал необходимое, чтобы возобновить свое восхождение в круг тех, на кого всегда смотрел с воодушевлением, сделал, как требовалось, чтобы продолжать двигаться и последовательно становиться одним из них.

Но события, хотя все он сделал, казалось, верно, развивались, сами. Внимание к нему со стороны Вдовина, которое прежде Герасим постоянно отмечал, — оно озадачивало Герасима, но и было знаком особенности их отношений, особенности того, насколько Вдовин считается с ним, — теперь исчезло. Вдовин, чувствовалось, удовлетворен — добился своего — и возвращение Герасима рассматривает как желательный результат; но еще более Герасим ощущал у Вдовина одновременно и разочарование; охлаждение даже, что ли; и, видимо, тем обусловленную — неприязнь… Как бы ни квалифицировал Герасим Вдовина, это было ему обидно! И — вынуждало его, в конечном счете, все сильнее пасовать перед Вдовиным… Противник ли, союзник ли, — как получилось; что этот человек ставил его так низко?.. Ситуация делалась с каждым днем определеннее: Герасим понимал, что его постепенно приравнивают к Сане, положение его низводят до положения Сани…

И чем тщательнее Герасим выполнял условия соглашений, чем старательнее вел свою роль, чем более демонстрировал свою принадлежность клану Вдовина и большее проявлял усердие — тем хуже становилось, ибо все это оценивалось теперь по-новому; он в полной мере вынужден был испытать последствия собственных поступков!

…Да, Вдовин начал лояльно относиться к модели, дал людей, оборудование, можно было работать…

Но условия работы были специфические… Едва Герасим получил хороший результат — выяснились новые обстоятельства: Вдовин не скрывал, что удача интересует его не только сама по себе, но прежде всего как шпилька Снегиреву; таким образом, смысл и значение усилий Герасима свелись к тому, что где-то делались темные ходы в чьей-то нечистой игре, сам он оказывался в ней пешкой, а Снегиреву невольно причинял зло…

Герасим чувствовал: все поворачивается не так; вот он хотел сделать большие, необходимые дела, от которых были бы польза, добро многим людям, может, тысячам, миллионам, однако все это оставалось пока еще далеко, за горами, за долами, за месяцами и годами работы, с отнюдь не стопроцентной вероятностью осуществления, а сегодня от его усилий была польза, была уже выгода нескольким не слишком хорошим людям, которым и так в общем жилось весьма благополучно, едва ли они в чем-то нуждались, могли обойтись и без этого прибавления, и было недобро — людям хорошим; выходило, что для того он изменил себя!

…Да, Вдовин поддержал радиационную очистку, дал ей зеленую улицу, можно было только радоваться его помощи…

Но затем появилось и объяснение этой поддержки. Вдовин тут выступал в качестве промежуточного звена, главная поддержка исходила из неожиданного источника — от Свирепого: ему требовалось показать, что он радеет за Яконур. Существо дела Свирского не заинтересовало, важен был только сам факт: он поддерживает яконурскую тематику; и уж этому факту надлежало быть широко известным… Таким образом, и очистка оказалась включена в чью-то игру; и выходило, что Герасим помогает Свирскому, работа Герасима оборачивалась против Яконура…

Он вернулся к этому миру со многим, что сделалось ему очень дорого; и стоило только признать, что что бы то ни было важнее этого, хоть на один час и хоть в каком-нибудь одном, исключительном случае, как обнаруживалось, что нет поступка, который нельзя было бы совершать без чувства вины, не считая себя виноватым! Он вернулся к этому миру со многим, что стало ему очень дорого, и каждое прикосновение вдовинского мира было губительно, все делалось отравленным… стоками, производимыми, непрерывно, дни и ночи…

Все чаще Герасим вспоминал одно и то же… Вольный, упругий, сильный, плоты, бывало, раскалывал играючи, стремительный, молодой, прозрачный, густо-синий, поток низвергался с высоты мощным водопадом, светлея на лету. Внизу бушевал, бурлил, пенился, белый уже, непрозрачный, — обнаруживал, что нет здесь ему простора, менялся цветом; втянули его сюда, заманили; бился внизу в ловушке, терял энергию, уходил из него свет. Исчезал в трубе, выкрашенной голубой краской; водопад оказывался в водоводе. Выходил поток — усталый, вялый, грязный… обессиленный, отжатый… едва дышал, искусственно взбадриваемый. Его приводили потрудиться на доброе дело, для людей… И сколько, же разных рек и ручейков перерабатывал комбинат в стоки…

Сходился ли баланс?

Впрочем, все это — он хорошо знал — можно было повернуть иначе! Все повернуть и покатить в обратную сторону! Это зависело только от него.

Цена, которую он платил за нынешнюю свою успешность, не была чрезмерной, ее устанавливали единые правила для всех участников, и, приняв эти правила, он брал на себя не слишком приятные, но вполне обычные в своей группе обязательства, так что можно наплевать и забыть; соответствующие методы здесь необходимы и также объективно обусловлены, и с оскорбительностью их можно поступить аналогично — наплевать и забыть; механическое упрощение внутренней жизни, если учесть сопутствующие явления, выглядело как эффективная адаптация к специфике деятельности, своего рода защитная реакция нервной системы, словом, и об этом можно не думать, наплевать и забыть; в отношениях со Вдовиным не следовало давать волю эмоциям, куда целесообразнее установить такой порог чувствительности, чтобы не позволять себе ощущать ни проявлений недоверия и власти, ни ограниченности и неэквивалентности нынешнего их союза, ни колебаний собственной ценности, — сделать вид, будто принимаешь новые предлагаемые тебе условия, и, четко выстраивая тактику, по возможности незаметно поворачивать события в нужную сторону, а что касается тонких душевных движений — наплевать и забыть; то, что его удачи в работе по модели используются против Снегирева, а работа по очистке — для выгод Свирского, — задуманное к пользе начало служить недобру, — можно отнести на счет издержек, коих нигде не избежишь, какое ему до них дело, до Снегирева, до Свирского ли, — наплевать и забыть; на опасения, которые вызывали в нем отбрасывание последних ограничений в своих действиях и необратимость изменений, — реагировать таким же образом, наплевать и забыть; уход Валеры обратить против Валеры, его результаты использовать, а там — наплевать и забыть…

Что-то перетерпеть, что-то не принимать во внимание, кем-то прикинуться, где-то обмануть себя и где-то других, чем-то пожертвовать, кого-то продать… Наплевать и забыть, наплевать и забыть. И снова его концепция, его схема, а с ними его прежнее понимание себя, прежний взгляд на мир, его место в мире — обретут устойчивость.

И — можно идти дальше. Только не смотреть по сторонам. И не оборачиваться.

Был и такой вариант решения…

Одно-единственное событие! И сразу — разлад. Он стоял у черты…

Огляделся.

Парни в белых халатах, белых пилотках и колпаках. Узкие высокие окна, закрытые стеклоблоками. Кран под потолком…

Внизу, под ногами, за шестиметровым слоем воды, — реактор.

Герасим опустил глаза…

И у самых ног своих — сквозь плекс, сквозь толщу воды — увидел свечение в глубине.

Голубое сияние! То самое…

При нынешнем освещении оно казалось бледным, слабее, чем в кобальтовом колодце. Но это было то самое сияние. Снова оно светило ему, светило сегодня неярко, но было ровным, устойчивым… То самое, что заставило его резко затормозить тогда утром, — первая остановка! Опять оно светило ему. У черты, где находился он сейчас… Остановка?